Камил Петреску - Последняя ночь любви. Первая ночь войны

— Кто бы мог заподозрить, что золотистый оттенок твоих волос достигнут при помощи чая? Он всех обманывает.

— Вот! она в негодовании колотит меня ногами и кулачками, показывает мне прядки волос, золотистые от самого корня. — Смотри, смотри...

— Дорогая, позволишь ты мне заниматься философией или нет?

— Но ты говоришь гадости!

— Какие гадости? Разве это гадости? Смотри: не будешь сидеть смирно, плохо будет твоим золотистым кудрям!

И после того как она угомонилась:

— Ты мне говоришь иногда, что любишь меня. И я должен этому верить ... хоть я и знаю, что это весьма относительно ... Кто знает?...

Она смотрит на меня большими глазами, словно рассерженный ребенок:

— Ты же сказал, что занимаешься сейчас только философией...

— А что? Ты думаешь, это не философия? Знать, любишь ты меня или нет?

(Теперь, когда я понимаю, сколь мало подозревал в тот момент, какой глубочайший смысл вскоре приобретут для меня эти слова, превратясь в неразрешимую, с ума сводящую проблему, так что мне придется бесконечно задавать себе этот вопрос, я грустно улыбаюсь, вспоминая, как шутил тогда с безмятежностью ничего не ведающих пассажиров поезда, по пути которого мчится встречный состав.)

— Ничуть я тебя не люблю ... продолжай.

— Не кроется ли, спросили себя философы, под внешней видимостью нечто абсолютное, что устояло бы при любом анализе? И каждый предлагал свое решение. Каждый обладал своей системой. Первые наиболее известные философы греки создали более или менее простые теории. Фалес из Милета считал, что, сколько ни ищи субстанций, абсолютом является вода. Она превращается во все существующие на свете вещи. Для Гераклита, который видел лишь движение и изменение, сущностью всего, абсолютом был огонь, чистейший огонь. Другие, более древние, считал сущностью землю или воздух. Фактически все они понимали под этими «началами» то, что современная наука понимает под «энергией», которая, превращаясь решительно во все, создает реально существующий мир. Следовательно, древнегреческие философы были физиками. Кроме того, они были и хорошими математиками. Пифагор даже полагал, что единственная реальность в мире — это число. Ибо внешность может быть обманчивой, но число не обманывает никогда: три плюс четыре всегда будет семь. Другие считали абсолютом движение. Зенон же признавал только покой. Но оставим этих ранних философов, ибо все они были правы, но все преувеличивали.

— Послушай, я не понимаю...

— Ох, опять ты не понимаешь. — Я улыбнулся. — Философов не требуется понимать, ибо это невозможно. К тому же все философы в течение трех тысяч лет объявляли друг друга непостижимыми. А уж если они не понимали друг друга, как же хочешь понять их ты? Такая как ты есть, — и я посмотрел на нее с напускным пренебрежением. Но она была так сосредоточена, что ничего не заметила.

— Так, значит, и профессор их не понимает?

— Ни он и никто другой. Философская система — или очень изящная система, или ничто. Не забывай, что этот профессор — большой знаток истории философии. А историк лишь запоминает. Он излагает одну систему за другой, но не объясняет их. Ибо, как правило, эти системы — шедевры логики и метода. Однако при условии, что ты принимаешь их исходное положение, другими словами, именно то, что как раз и объявлено в принципе непостижимым. Философы и безумцы — самые ревностные приверженцы логики. Коль скоро ты признаешь, что этот сумасшедший сделан из стекла, то остальное развивается как нельзя более нормально. Он остерегается тебя, чтоб не разбиться, тщательно моется, чтобы всегда оставаться прозрачным, следит за своим весом, надеется стать звенящим, и так далее в том же духе. За первыми греческими философами последовали софисты, доведшие сомнение до самых крайних следствий. Поскольку ничто не достоверно, то, значит, можно утверждать все что угодно. Лишь бы это было красиво выражено. Поскольку «человек есть мера всех вещей» и, как бы он ни старался, он обнаруживает лишь обманчивость, то, по крайней мере, пусть выбирает приятный обман. Как видишь, софисты — это предки твоего излюбленного писателя Анатоля Франса, который тоже утверждает, что можно обосновать любую идею, что нельзя найти истину, и единственное, что нам остается, это искать прекрасное и приятное. Поэтому любому философу он предпочитает статуэтку или, лучше того, женщину, красивую, как статуэтка ... Хотя я и не разделяю его взглядов и хотя грудь у тебя такая некрасивая, но иной раз, глядя на тебя, я чувствую, что он в чем-то прав.

Рассердившись, она с головы до ног завернулась в атласное одеяло, словно дитя в пеленки.

— Очень хорошо. Рассказывай дальше.

— Расскажу, если скинешь одеяло.

— Но ты сдержишь слово, да? и она снова ребячится, как девочка.

— Хорошо, но только коротко, потому что — видишь? — уже светает.

Я пытливо смотрю на нее. Сейчас, далеко за полночь, на всей земле, под звездами, под голубой бесконечностью я наедине с этой женщиной, нагой на белой пирамиде подушек под лампой.

— Ну и что ж такого, что поздно? ... Говори.

— Так вот, если оставить в стороне малозначительные имена, на протяжении примерно двух тысяч лет было много крупных философов, которые, возмутившись позицией софистов (отрицавших все, поскольку, по их мнению, чувства обманывают), стали искать, не существует ли другого, более верного способа установления истины. Они открыли, что разум — хорошее орудие, которое может помочь нам открыть несколько абсолютных истин. Сократ нашел, что добро есть нечто абсолютное. Платон пришел к заключению, что идеи не подвержены изменениям. Животное родится, вырастает и умирает, но идея животного, как рода, сохраняется где-то отдельно, в воздухе, в небе; Аристотель считал, что непреходяща только деятельность: кто не движется, тот мертв, как картина на стене; деятельность есть достоверность. Декарт нашел, что достоверно только сомнение, то есть размышление, и отсюда вывел достоверность существования мира. Спиноза, еще больший рационалист, чем другие, пришел к выводу, что достоверна субстанция, то есть бог, и все существующее — лишь образы и формы субстанции. Этот пантеизм, приближенно выраженный в литературе, заключается в идее, что не Бог — во всем, а все — и есть Бог: цветок, дерево, гора, человек, мысль. Лейбниц — тоже рассудочным путем — установил, что абсолютно достоверно существование активной субстанции, так называемых монад, своего рода маленьких душ, из которых якобы и состоит мир. Это были главнейшие рационалисты; я опустил многих, среди которых были и верующие: Плотин из Александрии и христианские святые: Блаженный Августин, Святой Ансельм, Святой Бернард, Святой Фома Аквинский и другие ... Ты спишь с открытыми глазами или слушаешь?