Татьяна Ревяко - Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

Мне повезло: со мной обошлись по-божески и я отсидел только девять лет — это нормально, тем все и кончилось. Я собрался начать новую жизнь. И можно с уверенностью сказать, что после тюрьмы я стал другим человеком. Ну, во-первых, если учесть, что я получил образование, и, во-вторых, я изменился к лучшему как личность. Ужасно, что это случилось ценой человеческой жизни — об этом тоже надо сказать. Это уже не исправить, но такое больше не повторится. И если бы меня решили держать в тюрьме вечно, то я вам точно говорю: это было бы вполне заслуженно.

— По крайней мере, мне было куда возвращаться — в родной дом, в свою семью. Это очень много значит, спросите у любого заключенного. Мне попался хороший надзирающий инспектор — женщина, она до сих пор меня курирует. Она мне здорово помогла. Я знаком с ней пять лет: три года на свободе, и до этого она несколько раз меня навещала, готовила к освобождению. Она предупреждала, что мне трудно будет найти работу, — и оказалась права. Но она мне посоветовала, еще когда я работал и жил в тюремном общежитии, что мне следует скопить немного денег и устроиться на курсы автовождения и получить права — потом пригодится.

Я сдал экзамены через неделю после выхода. Потом начал искать работу. Я обошел десятки мест, но все без толку. Меня это ужасно удручало. Я сказал своей инспекторше, что хочу, чтобы на моей будущей работе все заранее знали обо мне всю правду — откуда я вышел и что я натворил. И вот я начал думать, что из-за этого-то у меня и возникли трудности с трудоустройством. Я до сих пор не знаю точно, так ли это — никогда ведь не знаешь. Тогда Шийла — это моя инспекторша —… помогла мне устроиться на общественных началах развозчиком продуктов для пенсионеров. Так я перестал сидеть сиднем и горевать о своей судьбе…

Вот я уже четыре года на свободе. Шийла говорит, что пора ей подавать в министерство внутренних дел бумагу о снятии с меня надзора. Но сказать по правде, мне все равно — причем дело не в ней. Теперь уже не важно, надо туда ходить отмечаться или не надо. Она мне очень помогла в самом начале, здорово поддержала. А вообще-то самое главное, что было в моей жизни, — это, во-первых, тюрьма. Там я получил хорошее образование. Второе — это родители, к которым я вернулся. Третье — работа, которая всегда обеспечит меня куском хлеба. И четвертое, самое главное, — это семья…

Ввозрасте девятнадцати лет Алан Робинсон убил полицейского — молодого парня, которому тоже было девятнадцать. Оглашая приговор — пожизненное заключение, — судья особо отметил, что это было «ужасное и прискорбное дело, где мы имеем не одну, а две загубленные жизни, ибо этот молодой человек, несомненно, проведет большую часть своей жизни в тюрьме». Он уже отсидел одиннадцать лет. В прошлом году ему сказали, что он не может рассчитывать на помилование в ближайшие девять лет.

Массивный обрюзгший мужчина, темноволосый и кареглазый, в тюремной робе и фланелевой рубашке апаш, сидел за столом в небольшом складском помещении и говорил низким голосом, сжимая и разжимая ладони, чтобы унять дрожь в руках. Снаружи в коридоре раздавались крики и грохот — звуки тюремной повседневности, шумливой и бессмысленной.

… Давайте обо мне поговорим… Да только о чем говорить тридцатилетнему разжиревшему мужику, который сел в тюрягу девятнадцатилетним? Это вопрос. Ничего ведь нового я вам не сообщу. Тюрьма она и есть тюрьма — вчера, и на прошлой неделе, и в прошлом месяце, и в прошлом году, и такой же тюрьмой она будет и завтра, и через неделю, и через месяц, и через год. А что было вчера — я и не помню. В связи с ненадобностью завтрашний день упраздняется! Вот и все, что можно сказать. Иногда, знаете, такая тоска нахлынет, а в другой раз сидишь как пень, ни о чем не думаешь. Все одно и то же, одно и то же. И никакой возможности что-либо изменить. Правда, теперь, когда я об этом думаю, кажется, что все не так. Я раньше — теперь-то нет, а раньше я «кидался» — так время и проводил. «Кидаться» — значит, по-здешнему скандалить, нарываться на наказания. Я все время этим баловался — до прошлого года. Худшее наказание здесь в тюрьме — вот это ужасно обидно — когда у тебя отбирают часть ремиссии. Ежели у тебя определенный срок, то автоматически его могут скостить с начала отсидки — на треть за хорошее поведение, так что ежели тебе дали год, то ты реально — по ремиссии — можешь отсидеть восемь месяцев. Ежели ты скандалишь с начальством, то сидишь девять месяцев, т. е. один месяц из твоей ремиссии снимают — это много, да? Ты вот сидишь и думаешь, что к Рождеству дома будешь, а тут бац! — и ты уже не выйдешь до середины января. Обидно!

Но это бывает, только ежели у тебя определенный срок, а не пожизненное. Тут же нет точной даты освобождения, а есть какой-то день в неопределенном будущем, когда тебя могут выпустить по ордеру. Так что у тебя им нечего отбирать…

Так что я и «кидался», набрасывался с кулаками на первых встречных, задирал всех подряд. Я это делал сознательно расчетливо — так ведь надо сказать? Меня вызывали к начальнику тюрьмы, и он говорил: «Робинсон, отправляйся в карцер, отдохни маленько». Я ему: «Хорошо, сэр, спасибо, сэр, хоть какое-то разнообразие». Один — звали его, кажется, Большой Лартин — мне сказал однажды: «Робинсон, я не знаю, что с тобой сделаю!» Я отвечаю: «А я знаю — вы меня в карцер засадите, мать вашу…» Он говорит: «Да, именно так и сделаю». Я говорю: «Засадите меня снова в карцер — что вы еще можете?»

Сволочная это работенка — начальник тюрьмы. И чего это они сюда идут? Понятно, кто идет в надзиратели — эти болваны ни на что другое не годны, ни на какую пристойную работу. А начальники — многие из них с высшим образованием. Кто их поймет, что их заставляет командовать этой кучей дерьма — тюрягой то есть. Многие из них — я точно знаю! — думают, что делают нужное дело, служат на благо обществу. Это — да, ежели они держат под замком таких, как я, — чтобы уж никому не причиняли вреда. Но ведь за мной тут могут присматривать и эти дрессированные мартышки — надзиратели, а так стоит ли университеты кончать, чтобы потом зэков караулить? Какое уж тут удовлетворение от работы для интеллигентного человека? Я чего-то этого не понимаю, никак…

— Вы спрашиваете о моей репутации. Вот недавно подходит ко мне один хмырь в столовке — новенький — и говорит: «Ты Алан Робинсон — мне тут на тебя показывали». «Да, говорю, — и что?» Он говорит: «Я был в Скрабсе, блок Д, ты там тоже был, но мы не встречались, потому что ты все время сидел в карцере». Я говорю: «Правильно, и что?» Он говорит: «Ты, парень, полицейского убил? Ну, держи пять, молодец, всегда приятно встретить парня, который укокошил одного из этих гадов». А я ему: «А ты когда-нибудь убивал полицейских?» «Нет, говорит, — мне дали шесть месяцев за кражу со взломом». «Так чего ж я молодец — что просижу тут двадцать лет?»