Татьяна Ревяко - Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

Очень скоро мы оба поняли, что случилось. Мы полюбили друг друга. И не стеснялись в этом друг другу признаться и говорить об этом — и с тех пор наши отношения были такими откровенными… Мы считали себя любовниками — так ведь оно и было, и все это продолжалось примерно год. Я думаю, когда любишь, бывают куда более трудные ситуации, но только сейчас что-то ничего не вспомню для примера. Но мотать пожизненный срок и влюбиться в женщину, которая в тюрьме появляется два раза в неделю да еще и замужем, — такое случается не каждый день. Нет, мы не были любовниками в физическом смысле — потому что там это было невозможно, но во всем остальном, да, мы были любовниками. Мы продолжали встречаться, потому что знали, что когда-нибудь ситуация переменится и мы будем вместе полностью. И эта надежда не позволяла нашему роману превратиться в печальную безысходную историю. Это было лучшее из возможного в тех условиях, и мы оба принимали все как есть и решили набраться терпения и ждать. Во время наших встреч мы, конечно, осторожничали, даже старались не прикасаться друг к другу. Но только для нас это не имело большого значения.

Потом меня перевели в другую тюрьму, на север. Моя первая мысль была: ну, вот и все. А получилось совсем наоборот. Ничего не кончилось, и во многом даже нам стало легче: теперь мы хоть могли переписываться. Она мне сообщила, что ушла от мужа, взяла опять свою девичью фамилию, и я мог писать ей на ее лондонскую квартиру. Она ко мне не приезжала, правда. Для нее это было рискованно — навещать меня, ведь кто-то из тюремного персонала мог ее узнать. В письмах мы выражали свои чувства куда свободнее, мы только не вспоминали о том, при каких обстоятельствах познакомились.

Здорово было! Это было хорошее время, потому что во мне что-то проснулось — чувства, любовь, я любил, меня любили… Нельзя думать, что это меня полностью изменило, потому что все мои чувства, надо думать, изначально были в моей душе… и Дженнифер их разглядела. Она помогла раскрыться доброй половине моей души. В тюрьме внутри меня как бы два человека сидели: один был вредным скандалистом, а другой — полюбил. Оба соединялись во мне, они противоречили друг другу, но оба уживались в одном человеке…

Тогда я мог получать увольнительные домой на уикэнд, если мне было с кем провести время. И я уезжал к Дженнифер. Она уже тогда развелась, ушла из тюремной системы и получила место где-то в Средней Англии. У нее была квартира, куда я приезжал на увольнительные. Мы ничего не обсуждали с ней заранее, но знали, что для обоих это будет испытанием…

Но никаких осложнений не возникло — наоборот, все оказалось довольно просто. Все было совершенно нормально и естественно, ни в чем никаких трудностей… И когда я ушел из общежития и переехал к ней, нам казалось, что мы прожили вместе уже много лет. Думаю, еще может возникнуть одна проблема, но пока мы об этом не задумываемся. И ведь опять — может возникнуть, а может, и нет, кто знает? Могут сказать: вы обязательно расстанетесь! Потому что у нас большая разница в возрасте: мне тридцать шесть: а ей пятьдесят семь — это много, конечно. Так что поживем — увидим.

Грузный мужчина в поношенной футболке и джинсах, ростом в шесть футов четыре дюйма и весом почти в 130 кг с трудом умещался на двухместной кушетке, стоявшей в углу гостиной на первом этаже его небольшого дома. Он говорил тихо, с северным акцентом и время от времени потягивал апельсиновый сок из высокого стакана в зеленую и красную полоску. Ему было тридцать два года.

— О тюрьме… Что вам рассказать о девяти годах тюрьмы, такого, что другие не рассказывали. Мне было девятнадцать, когда я получил срок — к тому времени я уже просидел почти год в камере предзаключения. Мои домашние меня не позабыли. Хотя я сидел в Брикстоне — дожидался там суда, а они жили здесь, на севере, меня регулярно навещали. Они знали — и я знал, — что мне грозит пожизненное и никакого иного варианта быть не может. Нас только одно волновало — скоро ли состоится суд, и потом — сколько мне предстоит сидеть. Очень трудно сейчас описывать свои ощущения после того, как мне огласили приговор. Наверное, облегчение: ожидание кончилось. Родители были просто убиты, хотя я им сразу сказал, что надеяться не на что. А я смирился. Я был соучастником бессмысленного убийства. Убили человека, которого я не знал, не ссорился с ним, даже почти и не разговаривал. Так если честно — какое наказание я должен был понести? На этот вопрос ответить невозможно: все, что можно сказать, — так это то, что я заслуживал куда более суровой кары!

Я с самого начала отсидки твердо решил, что постараюсь сделать все, чтобы моя жизнь в тюрьме была хотя бы сносной. Это покажется странным, но ведь я вышел не из криминальной среды и в уголовника превращаться не собирался. Я не говорю, что я не был преступником — был, как раз был! Ужасным преступником! Но, помню, один пожизненник, с которым я там почти сразу познакомился, говорил мне: «Постарайся, сынок, сохранить человеческое достоинство — никогда не знаешь, может, что хорошее тебя и ждет». Он был одним из тех немногих долгосрочников, с кем я там сдружился. Он мне здорово помог. Я старался держаться подальше от молодых прохвостов и драчунов, не втягиваться в тюремные привычки — знаете: драки, наркотики, гомосексуализм, конфликты с начальством и тому подобное. Я послушно выполнял все, что мне поручали, был тише воды, ниже травы, не выступал, старался как можно лучше себя вести. И это помогло. Я повзрослел, возмужал. В тюрьму я пришел мальчишкой, а вышел — мужчиной.

Вы, наверное, знаете, что в тюрьме кое-кому удается окончить среднюю школу и даже получить диплом «открытого университета». Я-то знал, что мне для этого не хватит мозгов, но покрайней мере решил, что хоть немножечко подучусь — а то ведь совсем был безграмотным. Я подал заявку на получение среднего образования, прошел вступительный тест и мне сказали, что сначала мне надо пройти подготовительный курс, чтобы дотянуться до нижнего уровня, с которого можно было бы продолжать учебу…

В некоторых тюрьмах можно получить очень хорошее образование, но есть и такие, где обучение поставлено из рук вон плохо. В этом смысле мне повезло: сначала я был в Лестере, а потом в Ноттингеме. Там дают так называемый лингафонный курс языка — берешь учебник, кассеты с записями уроков и работаешь самостоятельно, так что можно продвигаться в силу своих способностей и не бояться выглядеть дураком перед всем классом.

Еще я написал своим родителям, чтобы они просили тех, кто будет обо мне спрашивать, присылать мне интересные книги. Мне было все равно, что читать — вестерны, триллеры, биографии, художественные, документальные — все, что угодно. Я им написал, что хочу получить образование, что только выучился как следует читать и мне нужны любые книги — чем разнообразнее, тем лучше. Я получил огромное количество посылок — в моей камере скоро накопилось больше книг, чем в нашей тюремной библиотеке…