Кэролайн Джессоп - Побег

Автобус пугал меня, потому что там происходили странные вещи. Однажды я сидела рядом с Линдой, когда Рэнди, старшая девочка на переднем сиденье, начала что то шептать своей подруге. Она закатала длинный рукав и я видела, что ее рука выглядит обоженной и красной. Ее подруга тихонько вскрикнула. Вид был шокирующим. Я вскочила, но Линда дернула меня назад и приказала сидеть тихонько, или водитель автобуса побьет меня. Это не было чем-то необычным для водителя автобуса остановить машину, когда дети плохо себя вели. Он шел в салон и бил ребенка так сильно, что его или ее лицо ударялось о стекло.

Когда мы сошли с автобуса, я спросила Линду, отчего рука Рэнди выглядела как обоженное сырое мясо. Она выглядела смущенной, но сказала, что ничего не знает. Позже мы услышали, как мама рассказывает это нашему отцу, а он отвечает, что нас нельзя подпускать на пушечный выстрел к отцу той девочки, потому что он слышал плохие истории о нем.

У девочки с обоженной рукой была самая длинная коса, которую я когда либо видела. Ее коса свисала намного ниже колен. Я никогда не видела никого с такими густыми и красивыми волосами. Все, кто ехал в автобусе, восхищались ее волосами. Но я заметила, что она никогда не выглядела счастливой. У нее не было друзей и она держалась особняком.

Однажды утром Рэнди вошла в автобус, истерично плача. Ее лицо было красным и залитым слезами. Она дрожала и с трудом ловила ртом воздух. Ее рыдания шли как огромные волны — одна за другой. Когда она обернулась, я поняла, что ее коса исчезла. Ее волосы были аккуратно причесаны, но коса обрезана под корень. Разговоры и шум в автобусе разом прекратились, когда все поняли, что произошло. Все мы были шокированы ужасным видом.

Водитель автобуса сидел там, жуя жвачку. Если он и заметил плачущего ребенка, садящегося в его автобус, он не подал никакого вида. Двери закрылись и автобус поехал вперед, будто бы ничего и не случилось. Я чувствовала себя так, как будто бы меня сейчас вырвет. В тот день я не могла даже играть. Все было как в тумане.

После школы я ждала на остановке автобуса, когда я увидела, что школьные двери резко распахнулись. Директор школы выбежал наружу, гонясь за своим умственно отсталым сыном Кэндаллом, которому было десять. Кэндалл кричал и пытался убежать от него. Его штаны были мокрыми от мочи. Мы все видели большое влажное пятно. Директор поравнялся с ним и схватил его. Он ударил его так сильно, что Кэндалл полетел на землю и мешком упал на тротуар. Он закричал на Кэндалла, чтобы тот поднимался. Кэндалл снова начал убегать. Директор снова погнался за ним, награждая ударами. Мне было настолько плохо от того, что случилось с Рэнди в тот день, что эта новая сцена была просто черезчур для меня. Я просто не могла больше переносить то, что я видела. В последующие недели и месяцы это все продолжало стоять у меня перед глазами снова и снова. Кэндалл мочил свои штаны и отец бил его. Дети на площадке дразнили Кэндалла за мокрые штаны. Другие стояли, застыв от шока, видя такую жестокость отца, и обьятые ужасом, потому что он был директором школы.

В тот день, когда подошел автобус, с тем же самым безучастным, жующим жвачку водителем, который пугал меня, я сказала своей сестре, что я не войду в автобус. Ни за что. Линда потянула меня за руку.

"Кэролин, мы должны садиться в автобус". Но она была недостаточно сильной, чтобы побороть мое упорство не ехать домой на школьном автобусе. Линда сдалась. Я сказала ей, что побегу домой.

До дома была примерно миля. Я думала, что если буду бежать достаточно быстро, я прибегу домой еще раньше автобуса и тогда, возможно, мама не выпорет меня. Я снова посмотрела на водителя автобуса. Я не поеду с ним, даже если это будет означать порку. Я бежала, до тех пор, пока хватило дыхания, а потом я шла, пока не отдышалась, а затем я побежала опять.

Я влетела в дом как раз в то время, как мои две сестры сходили с автобуса. Мама была на кухне. - "Я прибежала домой быстрее школьного автобуса, мама" — сказала я. Она ответила, что я глупая, и спросила почему я не поехала с Линдой и Аннет. Но я так никогда и не сказала ей.

К тому времени я была уже во втором классе и я шла пешком в школу и бежала домой до конца года. Однажды водитель автобуса со жвачкой побил маленькую сестру Лауры. Когда Лаура сошла с автобуса, она сказала, что ненавидит его и показала ему язык. После этого она перестала ездить на автобусе и мы ходили пешком вместе.

Первый класс был единственным годом, когда у нас не было злого учителя. И только в старших классах учителя перестали бить нас. А в младших классах это происходило все время, кроме первого класса. Большинство семей учило детей с помощью Священного писания и ремня. Этот принцип распространялся и на школу.

Я видела учителей, бьющих детей палками, пока эти палки не ломались. Во время школьных собраний не было чем то необычным для директора бить и давать пощечины ученикам на подиуме, перед глазами всей школы. Он делал это, чтобы запугать других учеников, чтобы все боялись попасть в кабинет к директору. Когда он выбирал ученика, он выбирал того, чьи родители не будут жаловаться. Это было обычной практикой — сделать одного козлом отпущения, чтобы остальные вели себя хорошо.

Каждый раз, когда мы шли колонной, был один взрослый, призванный контролировать нас с палкой. Каждый, кто вел себя плохо, получал по голове.

Дисциплина была более важна в классе, чем знания. Жестокость в отношении детей была нормой в общине, но в семьях были разные уровни толерантности к насилию. Но большинство семей никогда не судили друг друга. Даже если семьи знали, что где-то происходит серьезное насилие, никто не вмешивался. Это было частью религиозной доктрины, которая говорила, что ни один человек не имеет права вмешиваться в дела семьи другого человека.

Мы слышали истории о сексуальном и физическом насилии в других семьях, но ничего никогда не делалось, чтобы остановить это. В общине было всеобщее чувство, что внешний мир — наш враг. Их законы и традиции не имеют к нам никакого отношения. В общине никто даже помыслить не мог, чтобы рассказать властям о подозреваемом или явном насилии, чтобы начать расследование. Всякий, кто поступил бы так, превратился бы в предателя общины.

Большинство учителей не были злыми и никогда не били детей. Но хватало и злых, чтобы заставлять меня бояться школы. Тем не менее я любила учиться. Не важно, наколько я боялась того, что могло случиться, мой страх никогда не перевешивал жажду знаний.

Школа была общеобразовательной и финансировалась на деньги штата, но фактически она функционировала как частная школа. В реальности каждый ученик был членом ФСПД общины. В школе религию изучали открыто и если что-то противоречило нашему верованию, это опускали. Было обычным делом видеть учебники с отсутствующими главами, потому что их вырвали. Нас учили