Андрей Капустин - Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891

В тот же день полетели от стороны восторжествовавшей телеграммы – известительная в Константинополь, поздравительная в Смирну и, вероятно, немало других в другие стороны. Не дремали и побежденные. Арабы, с своей стороны, немедленно дали знать по телеграфу Иерофею, чтобы он и не думал патриаршествовать над ними, что они его не хотят и не примут. Вообще, день 7-го мая казался каким-то незаконченным и как бы оборванным. Ожидалось немедленное поздравление кого-нибудь с выбором, торжественное сопровождение его в Патриархию, обычное угощение там поздравителей вареньем, ликером и проч. Ничего подобного не вышло. Сухо разошлись все по домам. А в «монастыре», как слышно было, тотчас же возымели место взаимные укоризны, препирательства и чуть не ругательства. Предателями обзывались архиерей Агапий и архимандрит Епифаний 313– оба с оттенком русским 314, чем немало скандализировалось общественное мнение Иерусалима. Положение Нифонта становилось все более и более неловким в глазах его партии, и даже, как говорили, чем-то угрожало ему; вследствие чего он на третий же день после своей неудачной баллотировки должен был отправиться тихонько в свой мирный Назарет.

Дела в Патриархии приняли прежний вид. Всем управлял и заведовал местоблюститель. Стали ожидать решения Высокой Порты. Паша продолжал уверять народ, что дело Назаретского епископа еще не проиграно, и даже побуждал его к заявлению его неудовольствия пред правительством, по случаю «незаконного» выбора Иерофея. Вообще думали, что Иерофей, ввиду неприязненного к нему отношения арабов, откажется сам от выпавшей на его долю чести и что в подобном смысле будет советовать ему само правительство, после чего, естественно, место Патриарха достанется второму кандидату, т. е. Нифонту, – и все уладится. В этом убеждении умы местного населения поддерживала, по-видимому, и сама Высокая Порта, в течение трех недель не дававшая никакого отзыва на исход иерусалимского дела. Иерофей тоже с своей стороны молчал.

Опасаясь, вероятно, действительной нерешительности с его стороны, монастырь отправил к нему депутацию, приглашая его не медлить своим приездом в Иерусалим. Около праздника Троицы стало известно, по частным слухам, что Иерофей согласился на выбор его в Патриархи и что к неделе Всех Святых прибудет на свою кафедру. Наконец, в самую эту неделю получили верное известие, что он только в следующее воскресенье, т. е. 15 числа, сядет в Смирне на Ллойдов пароход и в Яффу прибудет в будущую субботу. Еще в среду отправились встречать его в Яффе два архиерея 315 и несколько архимандритов из Святогробского братства.

В срочный день Его Блаженство (уже он носил это титло) действительно достиг благополучно Святой Земли, которую он оставил около 10 лет назад тому. Там же, в Яффе, находился тогда по делам своего управления и палестинский губернатор, который и принял его с почестями, подобающими Патриарху. Местное (арабское) население также принимало участие во встрече, но довольно сдержанно. В тот же день, к вечеру, он отправился в Иерусалим, ночевал в Рамле и 22-го июня в воскресный день имел торжественный въезд во Святой Град. Между второю и третьею башней на придорожной высоте поставлена была для приема его большая палатка, в которой ожидали его Местоблюститель с прочими архиереями и почти всеми членами Святогробского братства.

Обыкновенно встреча (и проводы) знаменитостей, посещающих Святой Град, бывает в Колонии (может быть, евангельской веси Еммаусе). Но самым почетным лицам, в особенности – администраторам (в том и другом отношении) Иерусалима, предлагается, независимо от встречи, где-нибудь поблизости города, еще «прохладительное», состоящее из сиропа, варенья с водою и кофе. Так было поступлено и в настоящем случае. Прибытия высокого сановника церковного ожидали к 4-м часам вечера. Официально извещенные о том накануне, разные консульства выслали к нему около сего времени своих драгоманов (переводчиков) с кавасами, вооруженными булавами, когда-то имевшими свой смысл и значение, а подчас и – употребление, теперь же обратившимися в простой атрибут кавасовой службы.

Действительно, около 4-х часов вечера стали показываться по дороге от Колонии к иерусалимским высотам всадники, – то одиноко, то кучками. За ними, более сплошною массою, вдали, вытянувшиеся шпалерами по сторонам дороги, кавасы, непосредственно за коими тащилась непокрытая четырехместная немецкая бричка, запряженная двумя лошадьми. В ней помещались: нареченный Патриарх, два архиерея и игумен Яффского Святогробского подворья. По сторонам экипажа шел отряд солдат. Сзади его толпились верхами разные драгоманы, второстепенные члены Патриархии и пр. Виделись две жирные фигуры армянских вартабетов, одна русская камилавка, одна еврейская феска, повязанная черным платком, и пр. и пр. Поравнявшись с палаткою, Блаженнейший вышел из экипажа, поздоровался с Местоблюстителем и другими архиереями, с начальником нашей Миссии (троекратно облобызавшись, по русскому обычаю), с драгоманами и с иноверным духовенством и проч. и направился к палатке. Заняв приготовленное ему кресло, он снова приветствовал всю публику ручным жестом, по-турецки. Затем следовало «прохлаждение», длившееся около часа.

Смиренная фигура и доброе выражение лица будущего Патриарха, вместе с простыми, безыскусственными приемами его, невольно располагали к нему. На вид ему около 60 лет. Большая, почти седая борода благолепно покоилась на груди его, прикрывая собою наперсный крест, украшенный камнями. Это было все, чем он отличался от других сановников греческих, из коих только один Местоблюститель украшен был панагией. Митрополит Назаретский, недавний соперник его, сидел тут же, но как бы несколько дичился и старался отодвигаться на задний ряд стульев. Общее благодушное настроение публики, однако же, встревожено было дошедшею из города вестью, что там кончается досточтимейший и любимейший из членов Святогробской общины, о. Авраамий, второй сосудохранитель храма Воскресения, столько известный Иерусалиму, и в частности – нашему русскому обществу, своей ангелоподобной жизнью.

Около 5-ти часов Его Блаженство сел верхом на богато убранного коня и, в сопровождении не менее как 100 всадников, отправился далее в путь. У первой башни, где открывается Иерусалим, большая толпа народа встретила его радостными восклицаниями. Отсюда уже вся дорога до самых Построек наших обрамлена была любопытными всех возрастов, вер и народностей, населяющих бывшую столицу царства Иудейского. Под стенами русской странноприимницы сделалась такая теснота и давка народа, что с трудом можно было подвигаться вперед конным и пешим. Общий гул голосов людских и животных до того был силен, что заглушал собою совершенно колокольный звон, несшийся с башенок русского собора. Наши поклонники и поклонницы, столпившиеся огромной кучей перед воротами заведений наших, что-то вопили в привет «отцу Патриарху», махали платками, творили крестное знамение и кланялись в землю. Приветствуемый отвечал народу то простым помаванием руки, по турецкому обычаю, если видел перед собой большинство неверующих, то кланялся, приложивши руку к сердцу – особенно в виду европейцев, то благословлял одною рукою, когда различал в толпе своих, т. е. православных греков, арабов и наших русских.