Андрей Капустин - Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891

Итак, найти способ не заплатить своего долга, да еще и получить 45 рублей! Афера – хоть куда! Для вящшаго успеха пушен в ход и аргумент застращивания. Нет, это поступок не «скаженной», а очень смышленой коммерсан-тки. Когда ей заметили после сего, что в Миссии составят акт о подлинности завесы, она спокойно отвечала: «А я присягну». Между тем, пришло время отправляться христолюбивой поклоннице восвояси. Ей объявили, что есть денежный иск на нее со стороны Миссии и что до окончания дела консульство находит нужным, чтобы она оставалась в Иерусалиме. Передать нельзя неистовых криков ее в доме Миссии по поводу сего «арестования» ее, за которое все уйдут под суд и пр. Когда ей заметили, что бесполезно и неприлично кричать, что дело весьма простое: пусть она уплатит свой долг и едет, куда хочет, ту же минуту. «Давайте ж мини мою роспыську», – заговорила она решительно, точно собираясь наконец уплатить свой долг. «Но ведь вы признали за собою долг ваш, так что ж тут поможет ваша расписка?» – На это замечание она отвечала настойчивым требованием расписки. Дело в том, что кто-то ей сказал, что расписка ее затеряна. Ей представили и ее расписку. Чуть она ее увидела, упала на колена, подняла руки к небу и начала просить, чтобы ей провалиться сквозь землю, если это ее расписка, что она совсем и писать не умеет 352, что она готова присягнуть и пр. После такого оборота дела ясно становилось, что бесстрашная женщина не отступит ни перед чем. Но так как отречение ее от своей расписки равносильным могло казаться обвинению начальника Миссии в подлоге, то потребованы были сим последним объяснения от нее в присутствии г. консула. Консул начал с того, что спросил, признает ли она за собою свой долг? Ответ: «признаю». Отчего вы не хотите уплатить его? Ответ: «Нехай вин мини уплотит за мою занавису». – Это другое дело. Вы уплатите свой долг, а потом будем разбирать дело о занавесе. «Не вплачу, – бо він мини должен 75 карбованцив за мою занавису». – Вы писали, что вам известно… Ответ: «Я вже казала им, що пысаты не вмію. То пысала одна афицерша з Москвы». – Все равно, кто бы ни писал. Вы отвечаете за письмо. Ответ: «Ни! Хто пысав, той и отвичае. Эге! Я законы знаю…» – Все равно. Вы утверждаете, что вам известно, где находится занавесь. Ответ: «Эге! Ну!» – Так я вас приглашаю сказать теперь же, где именно она находится. Ответ: «Не скажу». – Как же вы можете не сказать? В противном случае вы клевещете, а на клевету – да еще на служебное лицо – вы знаете, люди и в тюрьму, и в Сибирь идут. Ответ: «Не скажу и не скажу! Зарижьте мене, коли хотите, а не скажу». (При сем падает на колени и бьет головой о пол.) – Но, послушайте же. Вы должны сказать. Ответ: «Скажу, та не здесь. Я не вашего ведомства. Я военная. Эге! я знаю законы. Скажу усе, усе, та не здесь, а у министерстви, у Сыноду… Эге!» – Но вы еще и другую клевету взводите, отрицаясь от своей расписки. Ответ: «Вже ж! то не моя роспыська. Там подписано мое имя, а я пысати не вмію. На моей роспыське були поставлены три хрестики». – Да чем же вы докажете, что это не ваша расписка и что на вашей стояли три крестика? Ответ: «А я прысягну»… – А я бы советовал вам, без дальних околичностей, уплатить долг ваш, который вы признаете за собой, и ехать с Богом. Ответ: «Не буду платити. Зарижьте мене, я в ваших руках. Вы усе можете зробити со мною, а не буду!» Тем и кончилось иерусалимское судопроизводство наше. И что поделаешь, в самом деле, с такой законоведицей, которая не подлежит ничьему суду за границей и которая, в то же время, готова присягать ежеминутно – в оправдание себя и в обвинение другого?

Но довольно. Я уже чересчур продлил свое повествование об одном из русско-иерусалимских курьезов 353. И в Миссии и в консульстве мне в один голос говорили, что явления нашего мира, подобные «капитанше», только перефразируемые на тысячу ладов, охлаждают в заведующих делами тамошними доброе расположение к поклонникам вообще. А между тем большинство поклонников – и особенно поклонниц – имеют настоятельную нужду в самом близком, как бы родственном, участии наших иерусалимских властей. Об этом, конечно, следует пожалеть.

Солодянский

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1875. № 33. С. 4–6.

Лестное сочувствие, которым пользуется в среде русского общества наша Иерусалимская Миссия и которого доказательств, надеемся, нет нужды представлять – особенно для тех, кто бывал в Иерусалиме и видел обстановку Миссии, – давно и неоднократно побуждало нас взять на себя смелость обратиться печатно с словом благодарности к тем, кто удостаивает нас своим поощрительным вниманием и драгоценным доверием; ожидался только приличный повод к тому. Первым, какой представился, мы спешим воспользоваться, потому что и без него нудимся высказать то, что имеем на душе. Не считая особенно важным чередование десятичного числа в «летнем обхождении» человека и особенно в его духовной деятельности, мы тем не менее не видим, почему бы не отнестись с большим увлечением к возвращающейся после значительного промежутка времени летосчислительной цифре, с которой связаны дорогие воспоминания первого водворения нашего на Св. Земле.

Одиннадцатое сентября 1865 г. составило микроскопическую эпоху в микроскопической службе нашей и естественно являлось потому на призыв памяти всегда в особенных исключительных очертаниях, напоминающих незабвенный годичный экзамен давно минувших дней и вносящих неминуемо в душу заботу о чем-то вроде отчета и пересмотра прожитого времени. Украшаясь и прежде того именем миссионера уже в течение целых 15 лет, мы однако же только с этого дня приняли на себя официально дело Миссии.

Не имеем притязания и действительно думать о себе как о миссионере, в общеупотребительном (тесном) смысле. По роду деятельности нашей, мы не пропагандируем своих убеждений тому, у кого их нет и кому отсутствие их можно бы вменить в недостаток; мы до того не Миссионеры, что еще недавно за присоединение к православию одного монофизита получили, откуда (не) следовало, возбранительные внушения. Мы только смотрим за пропагандистами и, насколько можем, мешаем им – из людей доброй веры делать сынов геенны, сугубейших их. Зато, в тесных пределах своего поклоннического миссионерства, мы старались, насколько умели и смели, не сидеть даром в течение минувшего десятилетия. И, прежде всего, свой угол мы считали своим первым долгом держать в порядке и возможном благолепии, столько нужном в Иерусалиме при соперничестве разных вер и вероисповеданий, по руководству более или менее тонкого духовного вкуса устрояющих свои богоугодные учреждения, в том числе и поклоннические приюты.