Андрей Капустин - Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891

Почти одновременно с этим несчастным случаем были в городе еще две скоропостижных кончины очень важных чиновников, возмутившие несколько общественное спокойствие. Завершением им служило очень прискорбное для нас, русских, обстоятельство – тоже совершенно неожиданная и достоплачевная смерть одного русского «генерала», под этим именем сделавшегося известным местному обществу.

Это был – в отставке генерал-майор Яков Иванович Краевский, сподвижник Кауфмана 529 и Черняева 530, отличившийся при взятии Ташкента, а ранее того принимавший деятельное участие при обороне Севастополя. Имя его, без сомнения, весьма известно в военном мире нашем. Какая-то служебная неудача или иное что заставило отлично образованного и, как кажется, весьма способного воителя оставить службу в летах, сравнительно еще молодых. В Иерусалиме он прожил около года, то в Заведениях наших, то на частной квартире, ведя самую скромную и аккуратную жизнь, насколько позволяла ему изворачиваться его скудная пенсия, опричь которой он не имел положительно ничего. Решившись остаток дней своих провесть на Востоке, он терпеливо учился и достаточно выучился арабскому языку, владея которым он задался довольно смелой и непрактичной мыслью уйти в пустыню, разъединившись совершенно с образованным обществом человеческим. Никакие предостережения, внушения, просьбы не помогли. В июле месяце он отправился в Иорданскую пустыню и поселился один-одинешенек в одной пещере на Сорокадневной горе, где сам себе служил во всем положительно. 12-го числа текущего месяца пришла из Иерихона в Иерусалим совершенно неожиданная и горькая весть, что 8-го числа нашли нашего генерала в его пещере умершим. Никаких подробностей о его смерти еще не доставлено. Сказывают, что найден в сидячем положении, раздетым по-ночному и прислонившимся к скале пещерной, с лицом спокойно уснувшего человека, без всяких признаков чего-нибудь насильственного, решившего судьбу его. Все вещи при нем найдены целыми. Можно бы думать, что с ним случился солнечный удар, от которого особенно его предостерегали тут, или – еще проще – разрыв сердца. Случайно находившийся на тот раз в иорданском монастыре св. Иоанна Предтечи митрополит Вифлеемский Анфим, узнав о печальном случае, не замедлил приехать в Иерихон, куда стараниями смотрительницы нашего иерихонского поклоннического приюта было перенесено тело умершего. Осмотрев оное и нашедши уже на степени разложения, владыка распорядился о погребении его и сам отпевши похоронил его по обряду христианскому на участке земли, принадлежащем одному греческому анахорету, по имени Неофит, и находящемся в версте расстояния от нашего приюта. Глубокую жалость во всех без исключения произвел здесь этот горестный случай.

Еще один прискорбный эпизод, и – слову моему конец. 24-го августа вдруг огласилось на Постройках наших, что отправившийся после полудня с нашими поклонницами (возвращавшимися в Россию) жидовский фургон опрокинулся при спуске с гор и смертно искалечил их. Консульством немедленно приняты были меры доставить сюда обратно пострадавших. Уже ночью около 10 часов их привезли стонущих и ревущих. У трех оказались простые ушибы, а у одной были найдены сломанными три ребра. У кучера же (местного араба-христианина) была в двух местах переломлена нога. Благодаря доброму уходу и искусному лечению в нашем госпитале, получившие ушибы женщины уже совсем поправились, а получившая перелом ребер еще продолжает быть трудною. У кучера же срастаются кости, и ему обещается полное выздоровление.

Сегодня город был в движении по случаю возвращения из Константинополя Его Блаженства Патриарха Иерофея. Встреча была весьма торжественна, хотя результат поездки высокого сановника, по общему признанию, далек от всего, что можно назвать торжеством.

Камзолов

Иерусалим, 16 сентября 1880 года

Печатается по публикации: Церковный вестник. 1880. № 41. С. 20–22.

(письмо в редакцию)

Приближались мы к Святому Граду утром в прекрасную, совершенно летнюю погоду, хотя стоял конец октября. Ехали по Яффской дороге в рессорной тележке, которую для возвеличения столько веков небывалого явления – колесного пути на горах Иудейских – зовут ласкательно коляской. Кучер (немец) обещал доставить нас на Русские Постройки в 6 часов утра. Но целонощное бдение и соединенное с ним утомление заставили нас отдыхать почти целый час в ближайшем к Иерусалиму селении Калонъе, а по-ученому Колонии, или собственно не в селении, лежащем поблизости на скате горы, а в трактире, построенном и содержимом одним предприимчивым греком при самой большой дороге. Место занимает самую глубокую часть долины, которую иные ученые отожествляют с исторической местностью единоборства Давида с Голиафом.

Невольный отдых наш этот и был причиною, что мы приездом своим в Иерусалим запоздали на целый час и более. Зато на нашу долю выпало такое благостное первое впечатление пребывания нашего на Святой Земле, какого я, при всей моей настроенности ко всему необыкновенному, совсем не ожидал.

Иерусалим открывается с Яффской дороги не более как за полверсты. Да и на этом малом расстоянии глазу все еще приходится отыскивать его. Его, так сказать, ставят в тень наши громадные Постройки, с величественным пятиглавым собором посредине, обнесенные высокой каменной стеной, вдоль которой и идет дорога из Яффы, а следовательно и из всей Европы. Отчего волей-неволей всякий путешественник, приезжающий в Иерусалим, прежде всего знакомится тут с нашим именем и с нашим делом. Русский же человек, встречающий прежде всего в Иерусалиме свою Русь родную, да еще в таких приглядных и величественных чертах, весь превращается в умиление, чуть только вступит в черту своих владений.

Это самое испытали мы, когда вступили в большие ворота Построек наших, поставленные прямо против фасада соборной церкви нашей, занимающей высшее место площади, бывшей еще недавно городским ристалищем. Но то, что мы назвали неожиданностью, было еще впереди. В тот день был праздник, и чуть мы подошли к собору, раздался благовест в большой колокол к обедне. Я не шучу, когда употребляю выражение: большой. Это настоящий «толстый» звон, как у нас выражаются, говоря о больших колоколах. Конечно, Святой Град от самых времен Мелхиседека, предположительно первого властителя сих мест, не слыхал ничего подобного, и слух Господа нашего, во днех плоти Его, не утешался подобным звуком, так глубоко западающим в душу. Слава и вечная благодарность блаженной памяти Павлу Григорьевичу Цурикову 531, который, по ходатайству другого христолюбца, тоже уже покойного, Ивана Федоровича Мокеева из Коломны, подарил Святому Граду такое несравненное духовное услаждение. Колокол не огромен, всего в 156 1/ 2пудов весом, но отлично вылит на заводе г. Финляндского, органист, как у нас отзываются о подобных предметах, и басит, как 300-пудовый. Покойный великий благотворитель хотел выстроить в Иерусалиме для своего царь-колокола и своего «Ивана Великого», который был бы виден с Средиземного моря, но преждевременная и оплакиваемая кончина человека Божия остановила дело.