Олег Крышталь - К пению птиц

Если не успеем научиться, пыль снова станет пылью.

Недавно сообщили, что наличие в прошлом на Марсе водных потоков является научно доказанным.

Я представил себя бредущим в одиночку к Северному полюсу — может, на Марсе, может, на Земле.

И вдруг мне стало совершенно ясно, что одиночества нет.

Я наполнился надеждой, что меня придумал Бог, и пусть Он ни во что не хочет вмешиваться, мне доверено действовать согласно Замыслу:

— Если пойму, как.

Я вспомнил, как прекрасен запах сирени.

Я вспомнил, что этот запах прекрасен с первого предъявления, а на красивое лицо хочется и хочется смотреть.

Я вспомнил, что плавание по реке организовано с помощью различных знаков. Большинство из них снабжено фонарями, чтобы светить, когда темно.

— Интересуешься ли Ты, что происходит с твоим спермием? — задаю риторический вопрос. Слабость, слабость, я знаю, но даже зная, не отказываюсь от вопроса и мало того, спрашиваю публично, конечно же не рассчитывая на ответ.

Если Ему интересно, то Он знал, что я спрошу, еще до того, как я спросил. А если нет, то я просто напоминаю себе и всем, что фонари способны светить, даже существуя только в воображении: «и свет во тьме светит».

Заснеженные деревья создают предчувствие Рождества.

Неспособные ощущать странность своего существования, привыкшие к самим себе, мы ждем Нового Года с ничем не обоснованной, но от этого не менее приятной надеждой.

Сочувствую тем, у кого надежды нет.

Мне кажется, что в тех местах, где на Рождество нет снега, праздник не может быть таким же радостным, как у нас.

Я знаю, что это не так, но Правда и Неправда мирно сосуществуют в моей душе, которая образовалась, в частности, играя в снежки.

Там, в душе, у Правды и Неправды — другие и совершенно равноправные — ни одно из них не обидно — имена.

Это не другие слова, имена тут надсловесны, они — из Метаязыка.

Потому что если те, кому предстоит его освоить — не сверхлюди, а мы, тогда в нас должны быть его зачатки, мы уже имеем с ними дело, их можно найти.

— Например, искусство! — пробиваю я словом, если говорить красиво, утренний туман.

— И вообще, всё, что позволяет нам почувствовать себя вместе: пусть косноязычие, но отнюдь, отнюдь не немота!

Мне показалось, что я гребу веслом по поверхности:

— Язык слов, язык искусства, а вот еще Метаязык — что нового в этом слове?

— Новое средство общения! — нашелся я, будто объяснил.

Много бумажных цветов и красных флагов. Школа собралась на майскую демонстрацию. Пока мы не двинулись, а только стоим веселой, хулиганящей колонной. Веселясь со всеми, я не забываю испытывать неразделенность чувства к особи, чей затылок время от времени разглядываю.

Прозвучала команда «шагом марш», и духовой оркестр грянул, Строим людям счастье, счастье на века. Это совершенно неважно, что трубач фальшивит, зато барабан, барабан — и движение в ногу…

— Мы! Все вместе!

Я подумал, что по мере того, как наши знания и численность растут, косноязычие общения становится все более опасным.

Кто может поручиться, что спокойное время — это не просто антракт, пока в инфернальных недрах копится энергия для нового коллективного экстаза? Современная нам ирония не гарантирует иммунитета. Да и где оно, это спокойное время? Всегда где-нибудь льется кровь.

— Надо спешить, — беспокоится моя сущность, — от внушающего ужас единства толпы — к настоящему единству!

Стремясь дальше, с тревогой прислушиваясь к продолжению диктанта и чаще удивляясь, чем радуясь, его результатам, я не мог не выработать свою собственную гипотезу, КУДА МЕНЯ ВЕДЕТ.

Гипотеза состояла в том, что самопонимание каждого из нас ограничено неким пределом — «Стеной».

Этот предел обусловлен словесностью мышления, ограничивающей обмен информацией как между людьми, так и (кто знает, что важнее?) между медленным сознательным и несравнимо более быстрым и мощным подсознательным и надсловесным мышлением. Этот предел не позволяет продвинуться дальше простой — трехмерной — умозрительности.

Я пишу «диктант». Тем самым я всего лишь констатирую простой, доступный каждому и ежемоментно факт: правильные или неправильные, мысли осознаются готовыми. Процесс мышления происходит вне сознания, и управлять им сознательно мы можем не более эффективно, чем командовать работой сердца или желудка.

Иногда в нас возникает особое чувство, которое мы называем «вдохновением». В эти моменты мы с особой ясностью сознаем, что наш ум умнее сознательных нас и способен оперировать образами и понятиями надсловесной сложности. Я предложил обозначить язык надсловесного мышления Метаязыком.

Замечательным образом, продукты вдохновения «заразительны»: на Метаязыке мы не только думаем, но и общаемся, передавая друг другу образы и чувства.

Вспомнив коммунистическое детство, я пришел к выводу, что косноязычие человеческого общения виновно в жестокости истории. Стало очевидно, что от войн и от других несчастий надо поскорей стремиться в царство Метаязыка, где чужая боль станет твоей болью.

С этим чувством я сижу на берегу Реки Времени и смотрю на себя в Толпе, особенно остро ощущая ограниченность современного меня.

Однако боюсь называть течение в Реке прогрессом, потому что вместе с Добром прогрессирует и Зло.

Я мог бы попытаться говорить красиво — например, что Река течет к Богу, но право на такую гипотезу — или заблуждение — имеет тот, кто по-настоящему верит.

Настоящей Верой я счел бы Веру без сомнений, а я постоянно сомневаюсь.

Вот и сейчас, я верю и сомневаюсь, что Метаязык не случайно встроен в нас.

В повседневной жизни нетрудно обходиться без веры, потому что жизнь происходит в причинном мире. Причины и следствия сцеплены между собой. Даже если происходит что-то совсем, казалось бы, невероятное, достаточно дать себе труд и разобраться. Окажется, что происшедшее находится в жестких рамках причинности.

Детектор причинности — сознание. Пусть кинут в меня камень те, кто не признает сознательности в улыбающейся собаке и ее бродячих соплеменниках, верно угадывающих возможное следствие, если двуногий наклонился:

— Чтобы поднять с земли камень! — сознательно предполагают они — и убегают.

Впрочем, причинность может нарушаться.

Она постоянно нарушается в моей голове — и не только потому, что мысли способны появляться без сознаваемых причин. Вспомним, что нам снится — и о чем мечтается.

Говорят, что нарушения причинности могут найтись также и в микромире: в свойствах и поведении элементарных частиц, из которых состоят атомы материи.