Франсуа Брюн - Чтобы человек стал Богом

Святой Иларий из Пуатье [919]был одним из великих противников арианства на Западе. Это ему стоило нескольких лет изгнания на Восток (356-360 годы), что, конечно, объясняет, что у него, гораздо более чётко, чем у любого другого латинского автора, мы находим богословие прославления человеческой природы Христа через Его союз с Его божественностью, столь ценимое на Востоке. Поскольку Христос, замечает он, расстался с «видом Бога», не теряя своей божественной природы, то соответственно «вид Бога» не является самой божественной природой [920]. Идея «вида Бога» у него, как кажется, очень связана с идеей видимого образа невидимого Бога [921].

Видно, что святой Иларий очень близок к нашему толкованию «вида Бога» как человеческого вида Бога, и тем более, что для него окончательное воздвижение Христа нечто иное, чем «вид Бога» поглощающий «вид раба» [922]: «… когда Он избавился от вида Бога, чтобы принять вид раба, но это не от того, что Его божественная природа стала ущербной из-за ущербности нашего человеческого существования, но, могущество божества, сохранённое в человеке, позволило человеку достичь власти Бога» [923]. К несчастью, это прославление у него идёт так далеко, что аспект страдания оказывается опороченным. Физически, тело Христа перенесло испытания, но не страдало. «Поскольку это тело в своей природе сообразуется с небесной славой на горе, позволяет избежать жара благодаря своему контак, образуя глаза своей слюной [924]».

Отметим, однако, что вне контекста антиарианской полемики святой Иларий в своём Комментарии к Псалмам, прекрасно допускает, что Христос страдал, физически по обычным законам нашей природы. Что касается моральных страданий, психологических, святой Иларий всегда допускал их в душе Христа. Он даже не пытается смягчить их (в противоположность средневековой схоластике) и настаивает на грусти Христа и на его слезах. Но он исключает, что Христос мог бояться за себя самого. Мысль неточная, которая развивается ощупью сквозь различные противоречивые требования таинства нашего искупления. У него ещё и та заслуга, что он поставил очень ясно решающий вопрос о страдании Христа: кто в нём плачет? Его человеческая душа, или сам Бог? Но у него достаточно мудрости для того, чтобы отказаться от упрощённого вопроса [925].

Мариус Викторин, старый языческий философ, обращённый в старости, в 355 году, очень часто использовал и даже непосредственно комментировал христологический гимн Послания к Филиппийцам. Он, как и святой Иларий, настаивает на роли Христа, образе невидимого Бога, ссылаясь на выражение, «вид Бога», которое приложимо, вне всякого сомнения к воплощённому Христу [926]: «В «виде Бога», и вид другой, и Бог — другой. Конечно у Бога есть вид, но Сын Бога есть проявленный вид, в то время как вид Бога непроявлен [927]…». Третий текст подтвердит всё это, давая начало нашему механизму разъединения: «Теперь святой Павел говорит: Христос не поверил, что это было — то есть что он не только не попросил для себя самого, не хотел иметь — быть видом Бога; он даже избавился от своего могущества, чтобы снизойти к миру и к плоти, и принять вид человека, то есть образ бедного и смиренного [928]». Мы видим, что «вид Бога» означает нашу человечность в нашем падшем существовании. «Вид Бога» — это Христос воплощённый, но прославленный. Любопытно, что текст говорит одновременно, что Он не «потребовал» этой славы и что Он «избавился» (exinanivit) от этого могущества. Но в этом нет никакого логического противоречия. В каждое мгновение Христос освобождался от этого могущества, но в каждое мгновение Он мог снова вернуть его.

Продолжая наше исследование великих греческих или восточных богословов с начала становления Церкви, мы очень быстро осознали, что по этой самой дороге нельзя идти. Ариане, использовав выражение «форма Бога» для того, чтобы доказать, что согласно самому святому Павлу, Христос не был истинным Богом, и многие богословы Большой Церкви пытаются доказать, что «вид Бога» — это божественная природа. Тогда отказ, о котором говорит святой Павел, может быть только самим Воплощением, и в так понятом гимне Послания Филиппийцам больше нет места для отказа от славы внутри Воплощения. Сам Лооф в его долгом исследовании, мог найти только очень мало греческих текстов, соответствующих толкованиям, которым мы следовали.

Но то, что полемика мешала читать богословам в текстах святого Павла, большинство из них находило непосредственно, каждый раз, когда они приступали к проблеме страданий Христа, настолько истинно, что это единственно возможное решение, и тогда становится ясным, насколько Христос соединил в себе две эти природы. И здесь мы найдём каждый раз, даже в самом способе подхода к таинству страданий Христа, блестящее подтверждение нашего толкования таинства Его славы.

Читатель, возможно, предпочёл бы менее развёрнутое историческое исследование, в котором мы приступали бы к нашему синтезу пункт за пунктом, группируя на каждом этапе цитаты различных авторов, способных утверждать глубоко традиционный характер наших позиций. Но нам показалось, что подобная методика была бы на грани честности в той степени, когда она не позволяла бы отдавать отчёт в необычном разнообразии всех этих богословов. Итак, мы выбрали обратную методику, то есть мы рассмотрим тех из значительных авторов, которых мы смогли изучить и с которыми у нас есть одна или несколько точек совпадения.

Мы надеемся, что неудобство демонстрации этих текстов будет в большей степени компенсировано заинтересованностью увидеть, как постепенно всплывает, через чудесные предчувствия и последовательные ощупывания, то, что стало, в течение веков, великой богословской традицией наших Восточных братьев вплоть до наших дней. И если недостаточность всех этих усилий, повторяемых для лучшего определения таинства, может привнести скуку, то пусть читатель прибавит к этому свои размышления.

У святого Иринея(умер к 202 году) прославление человеческой природы Христа через Его божественную природу так часто выражается, что вся Его земная жизнь проявляется как явление Бога. А. Уссио говорит даже о некоей «деэсхатологизации [929]»: «в плоть нашего Господа ворвался свет Отца, затем, изливаясь от его плоти, он пришёл к нам, и таким образом человек пришёл к нетленности, объятый светом Отца [930]». С тех пор, как он мог страдать? «Слово молчало, когда было искушаемо, оскорбляемо, распято и подвержено смерти [931]». Мы перевели буквально, чтобы сохранить как у Новациена игру слов о тишине Слова, но конечно о. А. Руссо совершенно прав, когда так комментирует текст святого Иринея: «Как человек, он может страдать и умирать, как Слово, он исчезает добровольно в слабости человека [932]».