Франсуа Брюн - Чтобы человек стал Богом

Преображение на горе Фавор определяется присутствием Моисея и Илии, и тремя большими овечками, в которых подразумеваются Пётр, Иаков и Иоанн. Но это Преображение после креста. В огромном звёздном круге видны девяносто звёзд, изображающих овец, оставшихся с пастырем. Заблудшая овца, седьмая, это всё человечество (и каждый из нас), приведённое в плерому, среди других звёзд, в самый центр. Это сам Христос, несущий нас в себе. И тогда Рай будет возвращён нам…

Отметим исключительно конкретный характер употреблённых выражений. И не только, как в прекрасном тексте святой Гертруды Хэльфтской, Христос радуется в своей обожествлённой человечности импульсу божественности, переданному его человечности, но его слава преисполняется и проявляется вне его; вот земное и смертное тело Христа, наполненное изнутри божественностью, буквально «выбрасывает» или «выплёскивает» славу божества, становится источником божественной славы. Речь идёт о подлинном «проникновении», идущем так далеко, что «слава божества должна быть названа и славой тела [642]».

Святой Григорий Палама уточнил в XIV веке то, что свет, увиденный так на Фаворе апостолами, был самим Богом, не по своей сущности, но по своей энергии; этот свет был; недоступный одновременно ни нашим чувствам, ни нашему разуму, но реально созерцаемый «нашими чувствами также, как и нашим разумом [643]». «Свет Преображения Господа не имел ни начала, ни конца, ещё объясняет он; он останется неограниченным (во времени и в пространстве) и неуловимым для чувств, хотя он и стал созерцаем, … но через изменение своих чувств ученики Господа перешли от плоти к Духу [644]».

Этот свет, ускользающий от времени и от пространства, напоминает во многом свидетельство святой Хильдегард из Бингена о «живом свете!».

Итак, слава, могущество, святость, свет божества стали доступны нам через тело самого Христа. Достаточно дотронуться до него с верой и смиренно, как кровоточивая жена, как тотчас же из него выходит сила, которая возрождает нас духовно. Святой Иоанн Дамаскин ещё пишет: «Христос является одной и единственной личностью или ипостасью; но при этом он обладает двумя природами, божественной и человеческой. Слава божественная, проявляясь естественно, стала общей для одной и другой природы, поскольку личность была одна и та же; смирение, присущее плоти, стало общим для двух [645]».

Если «механизм» соединения двух природ подходит для этого, если речь не идёт о простом противопоставлении двух природ в одной личности, но о сообщении свойств от одной к другой, тогда очевидно, как это подчёркивает В. Панненберг [646], что прославление человеческой природы Христа по необходимости было осуществлено начиная с самого момента союза этих двух природ, то есть с момента зачатия Христа во чреве Марии.

Святой Иоанн Дамаскин понимает это так: «Тело (Христа) было прославлено одновременно с тем, как оно было призвано к существованию от небытия, так что слава божества должна быть названа также славой тела… никогда это святое тело не было чуждым божественной славе [647]». Из этого можно смело сделать выводы о явлении Преображения: «В Преображении Христос не стал тем, кем Он не был ранее, но Он предстал перед своими учениками таким, каким он был, открыв им глаза, возвращая зрение тем, кто были слепы [648]».

Очевидно, что сон, в который погрузились апостолы [649]соответствует переходу от восприятия нашего чувственного мира к восприятию мира потустороннего. В некоторых случаях этот сон кажется играет ту же роль, что и тоннель, пересекаемый временно умершими, которые оказались на границе смерти [650].

Именно от этой перспективы отказывается В.Панненберг, потому что обожествление человеческой природы Христа «противоречит человеческому аспекту его земной жизни». Но именно этот тупик приводит его к собственной позиции: «Если Воплощение совпадает с зачатием Иисуса в Марии, если оно заканчивается с началом его земной жизни, тогда с первого момента его существования Иисус никогда не был человеком в том смысле, который свойственен всем людям [651]». Совершенно очевидно, что есть сильное противоречие между утверждением обожествления человеческой природы Христа, с момента зачатия, и утверждением его Страстей и Его смерти. Таким образом, если начинать сразу же со славы, то очень велик риск никогда не придти к истинному страданию, подлинной тревоге, настоящей смерти человека, ни, в конце концов, прежде всего этого, к истинной жизни человека. Поскольку «Воплощение» рассматривается здесь, как истинное, вплоть до его конечной причастности, в большей степени, чем это делало наше средневековое богословие на Западе, постольку возрастает и опасность того, что человечность Христа будет «поглощена» его божественностью.

Византийские богословы не были настолько ослеплены светом Преображения, чтобы не видеть Креста. Они даже разработали богословие страдания и смерти Христа, практически почти неизвестное на Западе, которое, однако, нам кажется, превосходит всё то, что мы смогли прочитать на эту тему у наших богословов латинской традиции. Мы вернёмся к этому таинству более подробно в следующей главе.

Теперь нам хотелось бы снова подтвердить кратко ту очевидность, которую ничто не должно заставить нас забыть. Дело в том, что для тех, кто следовал за Ним, Христос никогда не был человеком «в том же самом смысле, что и все другие люди». Именно об этом говорят их свидетельства. Они не только ученики своего учителя и адепты его учения, но и свидетели того, что Иисус был. Лучше всего, конечно, об этом говорит святой Иоанн, но нужно только ясно выразить то, что выявляется из чтения других Евангелий: слава Яхве жила в теле этого человека, и они видели эту славу [652].

Здесь невозможно обсуждать различные нюансы и различные употребления слова «слава» у святого Иоанна. Но мы позволим себе быть краткими, потому что здесь речь идёт о неоспоримом даже теми, кто менее всего согласен с этой интерпретацией таинства Иисуса: для святого Иоанна, конечная слава, проявленная в Воскресении Христа уже существовала с самого начала Его земной жизни; и не только как обещание, но уже как таинственное присутствие в Нём. Возможно, как замечают некоторые, в этом и есть одна из причин того, что святой Иоанн не передал нам повествование о Преображении: эта слава, мимолётно увиденная на горе Фавор, на самом деле была ему известна, как присутствующая изначально в жизни Христа. Но если святой Иоанн, — свидетельствующий постоянно о Боге, как о свете — не настаивает более определённо на физическом аспекте этого опыта, то потому, что для него слава Бога не только свет, но и любовь, если смотреть глубже. Для него самое большое проявление славы Христа — крест; больше, чем Преображение, больше, чем Воскресение, поскольку Воскресение проявляет силу Любви, а крест — саму Любовь.