Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

Проводы были шумные. Оказывается, в Маскануре у Яшмолкиных уйма друзей, и все они приехали на вокзал, чтобы проводить в дальний путь, пожелать счастья на новом месте. Пузырьков тоже был на вокзале, но ему так и не удалось поговорить напоследок с Яшмолкиным: возле него неотлучно находились Костя Бахманов, Генок, тетка Марна со своими дочерьми Раей и Галей… Пузырьков стоял в сторонке, ждал, когда Яшмолкин сам обратит на него внимание, может быть, подойдет. Яшмолкин не подошел. Увидел его, помахал рукой, прокричал:

— А, Николай Семенович! Спасибо за машину. Будь здоров!

Майра передала сынишку своей подруге, учительнице, протиснулась к Пузырькову.

— До свидания, Николай.

Пузырьков с признательностью пожал её маленькую крепкую ладонь.

— До свидания, Мария Арсентьевна. Желаю вам большого счастья!

— Спасибо. Хочу поздравить тебя заранее…

— Меня?! С чем?

— Катя ждет ребенка.

— Что вы говорите? — Пузырьков поискал глазами жену. Качырий стояла, крепко обняв брата, похоже, плакала.

Пузырьков бросился к ним, ему нужно было сказать Яшмолкину что-то очень важное, обнять жену, успокоить ее, но в это время раздался свисток. Те, кто уезжал, поспешно поднялись в вагоны, провожающие плотной стеной стали у двери. Поезд медленно тронулся, по ходу поезда двинулась и толпа провожающих. Пузырьков теперь видел только одну ее, Качырий. Вместе с другими она шла возле вагона, все ускоряя шаг и не сводя глаз с дорогих ей людей. Вот она споткнулась, кто-то бережно поддержал ее… Поезд ускоряет ход, многие уже отстали, а Качырий все бежит и бежит, махая рукой и что-то крича. Следом за нею бегут Рая и Галя.

Постепенно перрон опустел. Не ушли лишь Бахманов с Геноком. Нет, еще осталась Марпа. Маленькая, сухонькая, она неотрывно смотрит в конец перрона, где возле чахлых кустов акации виднеются три женские Фигуры. Качырий, закрыв руками лицо, горько плачет, девушки с двух сторон поддерживают ее, стараются утешить.

Пузырьков подошел к ним, мягко отстранив Галю, обнял жену за плечи.

— Не надо, Катюш… Поедем домой.

Качырий вскинула на мужа полные слез глаза, приткнулась к его груди.

Старая Марпа, видевшая эту сцепу, набожно перекрестилась, зашмыгала носом.

Бахманов, не выдержав укоризненного взгляда Генока, отвернулся, поспешно зашагал к выходу в город, на ходу бросив:

— Пошли, чего там…

Нынешнее лето радовало земледельцев. Ясных, теплых дней было более чем достаточно, да и дождь не заставляет себя ждать, досыта поит землю-матушку. По всему видать, в этом году колхозникам из-за кормов тужить не придется — соломы будет вдоволь и сена накосят достаточно.

С такими мыслями Качырий шла по улице родной деревни. Во всех колхозах района она уже побывала, в некоторых даже по два-три раза, а вот в родной «У куат» после того, как стала работать в редакции, приехала впервые. Вообще-то по сводкам здесь дела идут хорошо, но одно дело — сводка и совсем другое — увидеть своими глазами, поговорить с народом. Интересно, почему её коллеги так неохотно едут в этот колхоз? Вот и сегодня должен был поехать Соловьев, отговорился занятостью, свалил на Качырий: «Ты ведь там родилась, людей знаешь, вот и поезжай».

Проходя мимо своего подворья, Качырий остановилась, заглядевшись на березку, свою сверстницу. Ой, как её изранили! Видать, ребятишки весной вдоволь полакомились сладким березовым соком. Глупые, зачем было в стольких местах делать надрубы?

— Дочка, ты, что ли? — послышался сзади знакомый голос.

— Епрем кувай! Как напугала…

— А ты чего тут стоишь? Не на березу ли залезть хочешь? — смеется старая женщина.

— Думаю, как бы не засохла.

— Ай, березе что будет! — бабка Епремиха села на травку в тени дерева, пригласила: — Садись, малость передохнем. Только идешь, что ли?

— Да. Интересно получается, — улыбнулась Качырий, — под этой березой всегда кого-нибудь встречаю.

— На улице стоит, все мимо нее ходим. Ой, сарманай, солнышко-то так и печет, так и печет… Совсем запарилась. Ф-фу! Старому человеку много ли надо? Взад-вперед по деревне пройдешь, вот и выдохлась.

— Далеко ли ходила?

— Далеко ли, близко ли… В правлении техничкой состою.

— Ты?!

— А что? Думаешь, не гожусь? — бабка лукаво сощурила свои удивительно живые серые глаза и вдруг обиделась. Похоже, ты таких, как я, вовсе в расчет не берешь, дескать, пущай лежат на печке, пока не помрут. А мы еще ничего, помирать не собираемся, работы тоже не страшимся — привычны.

Качырий не знала, что сказать. Бабку Епремиху никак не поймешь: только что жаловалась на усталость, жару, мол, совсем выдохлась, а тут гордится своей работой.

— Надолго приехала? — нарушила молчание бабка.

— Денька два пробуду. Хочу посмотреть, как идут дела в вашем колхозе. Из редакции послали.

— Ой, сарманай, так это же больно хорошо! И в газету пропечатать думаешь? Это кого же?

— А кто попадется, — отшутилась Качырий.

— Может, председателя нашего поругать хочешь? — настороженно глядя на гостью, спросила бабка Епремиха.

— И так может случиться.

Бабка Епремиха проворно вскочила на ноги.

— Ты, сарманай, нашего председателя не трожь! Товарища Харитонова мы в обиду не дадим. Ты кто такая? Откуда заявилась? Где ты была, когда мы без хлеба сидели, горе-нужду мыкали? Нет, так дело не пойдет, поскорее Степанихе сказать надо. Глядите-ка, явилась, в газету хочет пропечатать… Ой, сарманай! — последние слова бабка выкрикивала уже на ходу, быстро семеня мелкими шажками.

Обескураженная Качырий осталась одна в тени березки.

В конце бывшей отцовской усадьбы из-за молодого осинника выглядывает тесовая крыша какого-то строения. Пять лет назад там был конный двор, а теперь что? Петухи поют… Может, новую птицеферму завели? Качырий направилась туда. У густых зарослей черемухи остановилась. Здесь, под зеленым шатром, когда-то она играла с деревенскими подружками. Неподалеку росла яблоня. Теперь от нее остался лишь полусгнивший пень, а вокруг него поднялась буйная поросль молодых яблонь-дичков. «Так и у людей, — подумала Качырий, — родители, состарившись, умирают, на смену им подрастают дети. У меня тоже родится ребенок. Сын. А может, дочка. Николай хочет сына. Пусть будет сын».

— Ой, сарманай, поживее-то шагать не можешь, что ли?

Качырий обернулась. По ту сторону ближнего овражка, то и дело оглядываясь назад, спешит бабка Епремиха, следом за нею идет какая-то женщина, в белом вышитом платье и пестром переднике. «Степаниха», — приглядевшись, ушла Качырий.

— Вот, гляди, — приблизившись к Качырий, бабка с негодованием указала на нее заскорузлым пальнем. -

Знаешь эту сарманай? В пашей деревне родилась и выросла, как дорогую гостью её встречали, а теперь…