Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

Теперь Качырий стало ясно, почему председатель уклонился от разговора с нею…

Со стороны деревни послышался рокот мотоцикла. Таис вскочила на ноги.

— Смотри-ка, агроном наш катит.

Она выбежала на дорогу, замахала платком.

— Стой! Сто-эй! Салам, Кузьма Филипыч. Куда едешь?

— Во вторую бригаду.

— Качырий, чем пешком тащиться, поезжай с ним. Мигом домчит.

Хорошо спится летом в просторных деревенских сенях под холщовым пологом.

Степаниха поднялась до восхода солнца. Дома в такое время Качырий еще спала бы сладким сном, а тут все рано встают, и ей показалось неудобным нежиться в постели.

Качырий умылась студеной колодезной водой из подвешенного возле перил крыльца старинного рукомойника, утерлась новеньким, с вышивкой на концах. холщовым полотенцем и вышла в огород. Когда-то, еще до войны, за избой Степанихи густо рос малинник, а вдоль забора — красная и черная смородина. Дядя Степан погиб на фронте, без хозяина зачах, одичал сад. Что тут теперь растет — не разберешь. Качырий нестерпимо захотелось попробовать хоть несколько ягодок из тех, которыми лакомилась в далеком детстве, и она, осторожно раздвигая кусты, чтобы не обжечься крапивой, стала пробираться вглубь зарослей.

Справа, неподалеку, раздался стук в окно.

— Тетка Епремиха, давай на луга, сено грести! Людей не хватает!

Ответа Качырий не расслышала. Снова тот же голос:

— Что? Поясница болит? В медпункте справку возьми. Справку, говорю, принеси!

С треском распахнулось окошко, словно пулемет зачастил визгливый женский голос, окно захлопнулось, и все стихло. Спустя минуту, мужчина на улице чертыхнулся заковыристым матом. «Семон Кавырля», — подумала Качырий. Во всей деревне только Костинган Семен, отец Кавырли, ругался так. А теперь, видишь, сын как бы по наследству перенял эту дурную привычку. Таис рассказывала, что однажды её муж за это даже в стенгазету попал. «Разрисовали: рот — что озеро, где раньше мочили коноплю, вся деревня хохотала». После этого, говорит, Кавырля стал сдержаннее, разве уж когда сильно рассердится, выругается. «Наверное и обличьем весь в отца», — представила Качырий, торопливо пробираясь к забору, чтобы проверить свое предположение. Но тут нога её угодила в какую-то ямину, и Качырий, ломая ветки кустарника, упала на невидимую сквозь заросли груду битого кирпича. Тотчас же острая боль ножом полоснула по низу живота…

— Качырий, где ты? — с огорода донесся голос Степанихи. — Пригляди за самоваром, я на ферму сбегаю.

— Ладно, — собравшись с силами, ответила Качырий, опасаясь, как бы хозяйка не пошла её искать.

Когда она вернулась в избу, самовар, стоявший перед печкой на широком березовом чурбаке, уже давно вскипел, на никелированных боках его образовались белесые подтеки. Пришлось объяснить Степанихе причину своей оплошности. Боль уже утихла, и Качырий рассказала о случившемся в шутливом тоне.

— Больно-то не хвались. Еще неизвестно, как оно обернется.

Они пили чай, когда пришел Семой Кавырля.

— Хлеб да соль, — весело молвил он, кинув свой потрепанный картуз на подоконник и рукавом вытирая пот.

— Садись, затек, с нами. Наверное, не ел еще, — пригласила теща.

— Маленько закусил, да ведь ежели и плотно пообедать, дважды успеешь проголодаться, — пошутил Кавырля и, взяв табуретку, сел напротив стола, где по обычаю положено сидеть главе семьи — мужчине. — Харитонов дал приказ: кто лошадьми править пли грабли в руках держать умеет — всех на луга! Влажное сено переворошить, сухое — заскирдовать. Точка! Так сказал Харитонов.

— Сам-то тоже, видать, на луга придет, — заметила Степаниха.

— Придет или нет, не знаю, а пока что меня за главного командира поставил, — Кавырля с хрустом откусил сахар, глотнул горячего чаю, покосился на Качырий. — Вот я с самого рассвета и бегаю по всей деревне, солдат своих собираю. Эх, было бы у нас свое радио, засел бы в кабинете и давай командовать: тетка Дарья туда, тетка Марья сюда… А пока, если до вечера ноги не протяну, слава богу. Велосипед и тот развалился… Меня-то узнаешь, поди? — вдруг спросил он Качырий.

— Кабы встретились в городе, не узнала бы. А так… Слышала давеча, как ты очному своему «солдату» с соседнего двора команду давал. Как тебе Епремиха нос не прищемила…

Кавырля на мгновение смутился, но тут же отпарировал:

— А ты чего подбородок-то листочком заклеила? Не таракан ли, случаем, покусал?

— Кошка поцарапала.

— Кошка? — Кавырля глянул на тещу. — Вроде у тебя её не было.

— В малиннике не знай какую поймала, — смеется Степаниха. — Епремихин пушистый кот все время там лазает.

«Опять эта проклятая Епремиха, — поморщился Кавырля. — Куда ни поверни — все эта ведьма».

Настроение у Кавырли испортилось. Он молча допил чай, взял картуз и как бы, между прочим, обронил:

— Доярки согласились помочь сено грести…

— Ладно, не хитри, — усмехнулась Степаниха. — Знаю, зачем пришел. Мы тоже с Лидой на луга придем, Марина на ферме останется.

— Вот это хорошо! — обрадовался Кавырля. — Бегу, некогда прохлаждаться.

Едва он успел надеть картуз, как за окном раздался певучий голос бабки Епремихи.

— Качырий, дома, что ли? Айда по землянику! За Змеиным оврагом её полным-полно!

Сделав знак, чтобы бабку позвали в избу, Кавырля спрятался за печку.

Епремихе не нужно особых приглашений. Что-то приговаривая, она шагнула через порог. На ней старенький шовыр, на ногах разношенные лапти, за спиной виднеется легкий берестяной кузовок.

— Ой, сарманай, я думала, ты одна! — заметив хозяйку, бабка всплеснула руками. — На птицеферму — то свою не пошла, что ли? Бывало, на заре убегала.

— Сходила, — Степаниха собирала в узелок нехитрую домашнюю снедь, чтобы перекусить в обед.

Качырий тайком погрозила пальцем выглянувшему из-за печки Кавырле, пересела к окну, ласково обратилась к Епремихе:

— Кувай, ты же говорила, что поясница болит. Прошло, что ли?

Щуплое тело Епремихи заколыхалось от смеха, по лицу разбежались лучики морщинок. она скинула кузовок, приткнула его у порога, подсела к Качырий.

— Тебе, что ли. говорила, сарманай, Кавырле говорила! Ему и не такое скажешь. Весной пристал ко мне, как репей, иди, мол, навоз возить. Я ему: «Не могу, милок, на самом наиглавнейшем месте чирей вскочил». Он не верит, ругается — с ума сойти! Хошь верь, говорю, хошь не верь, а подол перед тобой задирать не стану — еще сглазишь ненароком али сам окривеешь…

— А-а, ты вон как! — гаркнул выскочивший из-за печки Кавырля. Схватил бабкин кузовок и через открытое окно швырнул на улицу. — Вот тебе земляника! Поясница болит!.. В лес идти, так ничего не болит! Чирей… Я тебе покажу чирей! У-у, бесстыжая! Ребятишки сено грести идут, а ты… Марш сейчас же на луга — и точка! Так сказал Семон Кавырля!