Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

— Салам лийже, Качырий, — Степаниха подала руку. — Как живешь-можешь.

— Ой, сарманай, еще руку подает! — подскочила от возмущения бабка Епремиха. — Говорю же, в газету пропечатать хочет! Председателя нашего!

— Кувай, что с тобой? — изумилась Качырий. — ›1 ведь так сказала, никого критиковать не собираюсь. Чего ты так взъелась на меня?

— А вот тебе Степаниха покажет — чего! она больно большой человек. Де-пу-тат! Поняла? То-то, сарманай!

— Да не слушай ты ее, — -засмеялась Степаниха. — Пойдем ко мне, чайку попьем, там и потолкуем.

Степаниха теперь живет одна, дочь вышла замуж за вдовца Кавырлю, заменила трем осиротевшим детишкам мать. Все эти годы Таис работает на ферме и считается лучшей дояркой не только в своем колхозе, но и во всем районе. Да и сама Степаниха пользуется заслуженным уважением односельчан — знатная птичница, депутат Верховного Совета республики, как говорит бабка Епремиха, «больно большой человек».

До обеда Качырий успела побывать в правлении, поговорить с сельчанами, потом пошла к Таис, на молочно-товарную ферму.

…Таис и Качырий узенькой тропинкой поднимаются от пруда и задворками идут за околицу деревни. Обе одинаково смуглые, только Таис ростом чуточку пониже и немного полнее. Еще там, на ферме, Качырий подметила, что Таис, когда-то тихая, нерешительная, сейчас держится так, словно она здесь хозяйка всему — за все в ответе. Подруги только что искупались в пруду и расплели косы — пусть волосы быстрее просохнут.

Качырий решила побывать во второй бригаде. Таис вызвалась её проводить. Коровы подоены, так что до вечера она свободна.

— Жаль, не умею писать очерков. Непременно написала бы про твою мать, — говорит Качырий.

— Про нее можно. Помню, в войну гусей завела. Две гусыни и гусак. Голодно было, самим есть нечего, а тут еще этих обжор корми. Сколько просила: «Мама, давай зарежем гусака». — не дала. А потом всех трех — в моленную рощу. Ондри Япык и его приспешники сожрали наших гусей, а нам на двоих досталась миска горячего бульона. Ох и вкусный же был тот бульон!

— И сейчас в бога верует?

— А ты её спроси, — Таис, что-то вспомнив, улыбнулась. — Как-то на птицеферму забрела бабка Епремиха. Посудачили. Уходя, та и говорит: «Дай бог тебе побольше яиц получить». А мама ей в ответ: «Бог-то мне больше тридцати-сорока яиц от несушки никогда не давал. А без него я в прошлом году по сто десять получила. Чем на бога кивать, ты лучше председателю напомни, ракушек бы толченых прислали да муки рыбной». Вот тебе одна картинка. Нравится?

— Нравится.

— Таких картинок я тебе много нарисую, не только про маму мою. Знай пиши.

— Очерк? Боюсь, не сумею, не выйдет у меня.

Таис свела брови, укоризненно глянула на подругу.

— Легко живешь. Не умею и баста. А вот нам так нельзя. Не умеешь — учись, зубами скрипи, а делай. Раз не выйдет, в другой раз не выйдет, на третий — получится. А коли для этого дела толку нет, за другое берись.

— Таис!..

— Что Таис? Правду говорю. Все вы, служащие, легко живете. Вам бы где почище да поденежнее. Сама говоришь, в суде работала, в РТС. Теперь в редакцию ушла. Бегаешь с места на место. А зачем? Чего ищешь? Счастье свое? Нашла?

— А ты нашла? — голос Качырий прозвучал сухо — уж слишком больное место затронула Таис.

— Может, и нашла, — спокойно молвила Таис и, на ходу заплетая косу, ускорила шаг.

В словах подруги Качырий чувствовала суровую правду и тем не менее они больно ранили ее. Будоражило душу и другое. Казалось, люди деревин знают что-то такое, чего не знает она. Такое ощущение Качырий испытывает не впервые с той поры, как перешла в редакцию, стала чаще бывать в деревнях. Вот и Таис: «Может, и нашла». Ни да, ни нет, понимай, как хочешь. Все загадки, недомолвки. Харитонов… Странный человек. Родом из Чебоксар, Чувашии, там же окончил сельскохозяйственный институт и приехал в неведомую ему марийскую деревню. Мечтает об аспирантуре и работает председателем колхоза. Люди его хвалят, бабка Епремиха за него — в огонь и в воду. Но не все. Ондри Япык со злостью сказал: «Щенок он, Харитонов. Обычаев наших не знает. Отцы и деды говаривали, что мариец, прежде чем шагнуть вперед, трижды назад оглянется. Харитонов этого не понимает. Ему бы все вскачь, вскачь…» Что этим хотел сказать Ондри Япык?..

— Таюш, какого ты мнения о вашем председателе?

— А что? Не понравился тебе?

— Причем тут поправился, не понравился. Не о женихе разговор.

Они миновали деревню, вышли на луга и теперь сели отдохнуть в тени ветвистой ольхи, что росла у края небольшого ручья.

— Максим Игнатьевич хороший человек, — задумчиво начала Таис. — Только вот, — она лукаво глянула на подругу, — гостей наподобие тебя не жалует. С товарищем Дорониным или с вашим редактором он может беседовать часами, по полям ездит. А с другими… Помню, в прошлом году, во время жатвы, приехал к нам уполномоченный из района. Зашел в правление и как начал кричать! «Ты, — говорит Харитонову, — партбилет хочешь выложить, да? План продажи хлеба государству не выполнил, а колхозникам зерно по домам развозишь. На лошади! Сегодня же собери все зерно обратно и отправь на заготпункт!» Вона как… А ведь и ржи-то выдали всего по два пуда. В позапрошлом году и рожь, и овес начисто выгребли, два плана выполнили, этого приезжий в расчет не взял. Выходит, пусть колхозники хлеб с поля убирают, а сами без куска сидят. Как подумаешь, зло берет…

— Ну, а Харитонов что?

— Харитонов? Постой, как же он ему ответил? Э-э, вот как… Выслушал, стало быть, уполномоченного и этан тихонечко говорит: «Вы, может, на мое место председателем колхоза сядете? Нет? Тогда не мешайте работать. Не умеете разговаривать по-человечески, идите, поостыньте малость».

— Так и сказал?

— А ты думала… Уполномоченный будто аршин проглотил. Зыркает глазами, а потом — за дверь. Так ни с чем и уехал. Только Харитонову нашему выговор за это дали… А то был у нас другой, из какой-то газеты, — помедлив, продолжала Таис. — Молодой парень. Ехал с поля мимо фермы на мотоцикле, увидел председателя, подкатил. «Вы будете товарищ Харитонов?» — «Я Харитонов». — «Бракоделов у вас много». — «Где вы нашли бракоделов?» — «Л вот… — вытаскивает из кармана бумажку, а в ней — два стебелька, показывает председателю. — Видите, какая неровная заделка семян. И это — по всему полю. Вот у этого стебля листья как листья и стручки, а у этого… Считай, половина семян осталась на поверхности, отсюда и поздние хилые всходы». Харитонов аж головой покачал. «Так это же, — говорит, — горох, а это — вика». — «То есть как вика?» — «Очень просто, посеяна вико-гороховая смесь на зеленую подкормку…»

Плюнул наш председатель и ушел. Доярки хохочут. А меня зло взяло. «Идите-ка, — говорю, — отсюда. Нечего вам здесь делать». Много мы видали таких приезжих, а толку от них ни на грош, только время отнимают, — сердито закончила Таис.