Лариса Розена - Любовь от боярыни Морозовой до революции семнадцатого года

Евфросиния быстро вернулась назад и всё поведала молодым людям. Иван Сергеевич, как стоял столбом, так и остался стоять. Бледный, осунувшийся, с блуждающими глазами, потерянным видом. Онемел не только он один. Друг тоже лишился дара речи. Посидели, помолчали. Вдруг Фёдор Николаевич раздумчиво произнёс:

– Тут что-то не так, или у неё кроме тебя ещё кто-то был, или вмешалась нечиста сила.

– Конечно, вмешалась! У неё непростая родословная. Очень непростая. Один из её предков вёл своё происхождение от французского короля Генриха Второго, приходился ему внебрачным сыном, и являлся отпрыском боковой ветви рода Валуа. Ты представляешь, что это за род такой – Валуа?

– Представляю. Это ж знаменитый род! Во всех книгах у французских писателей классиков о нём говорится!

– И теперь, вообрази, представитель этого рода окончательно обеднел. Женился тоже на нищей, от этого брака в середине восемнадцатого века у них появилась девочка необычайной красоты, но бедная, как церковная мышь. Если родители не имели ничего за душой, откуда у неё что-то могло появиться? Её звали Жанна де Люз де Сен-Реми де Валуа. Бедняжка, титулов много, а денег не было совсем!

– Слушаю и думаю: это длинная история и не к месту, вроде, она тут!

– Да, длинная… Однако, к месту! Иначе, ты ничего не поймёшь.

– Не волнуйся, я и так ничего не понимаю… – пообещал друг.

– Когда расскажу всё по порядку, поймёшь, думаю. Это всё с ней связано! – успокоил он его.

– Когда же ты всё это успел узнать от неё? Ведь днём-то я почти и не замечал Вас вместе! – удивился Федюша.

– А мы ночами исхитрялись, когда Вы все спали. Сидели на веранде и говорили, говорили. А потом решили один раз покататься на лодке по речке, да чуть не утонули. Вот там мы и признались друг другу в любви. Я хотел объявить всем Вам о нашей помолвке, терпения уже не было ждать и тянуть. Но она запретила. Велела не спешить. Она де хочет привыкнуть к мысли, что она моя невеста. Я подчинился. А потом, когда не получил ответа на письма, решил, забыла она меня, выбрала другого. Как я мог тогда действовать? Только ждать… Да вот и дождался. Оказывается и письма перехватывали мои. Вот оно что! Но у неё никого не было из кавалеров, кроме меня. Мы влюбились так сильно, что чуть тогда ночью, в лодке, не стали близки. Она вся трепещет, изнемогает, чувствую, ещё чуть-чуть и она станет моей. Но она опомнилась, стала умолять не прикасаться, мол, в реку выброшусь, стоит на своём. Она и вразумила меня. Я-то сам уже голову тогда терял. Тянуло меня к ней с невероятной силой. Чувствовал – родная мне эта душа! – на глазах у Ивана Сергеевича проступили слёзы. Он отвернулся, вытер носовым платком глаза и продолжал, – Когда всё обстоятельно поясню тебе о ней, может, вместе смекнём, что к чему. А теперь, наберись терпения и слушай. Это важно. Но скажу я тебе, девочка хороша! Люблю я её невообразимо… Без неё погибну. Драгоценная она для меня, понимаешь? Близкая, дорогая…

– Конечно, хороша! А ты думал, один разбираешься в этом? Вон, её же, говорю тебе, уже просватали! – усмехнулся друг.

– Да, сплоховал я! Но не мог я пойти наперекор её воли, я же тебе объяснял. А ты издеваешься! Итак, слушай, продолжаю. Стало быть, в крайне бедном, но очень родовитом семействе, растёт девочка необычайной привлекательности, обаяния, женственности. Что оставалось матери делать? Она понимала, дочка сможет выйти замуж, при их нищенском положении, только за кого-нибудь простолюдина, портного или сапожника, например. Или, если повезёт, то за некого клерка. Такая страшная судьба, как казалось её матери, не устраивала её. Девочка была умной, доброй. Но мать разумела, в восемнадцатом веке красивая нищенка могла стать только содержанкой какого-нибудь богатого толстосума, если не захочет жить с бедным ремесленником. И она стала «раскрепощать» Жанну от стеснительности, скромности, честности.

Когда они ходили в магазин выбрать что-либо из женской одежды, происходила следующая сцена. Перед этим, дома, мать раскладывала какие-то предметы на столе, пересчитывала их с Жанной. Потом велела играть в продавца и покупателя. Дочь продавец, мать покупатель. И начиналось действо:

– Здравствуйте, мадемуазель! – начинала мать.

– Здравствуйте, мадам. – Вторила ей дочь.

– Какая же Вы красавица! А какая белоснежная кожа на Вашем лице! Вы умываетесь сливками? – изумлённо восклицала мамаша.

– Что Вы, мадам, я их и пить-то не могу, дорого, денег нет, не то чтобы лицо умывать!

– О, не лукавьте, Вы само очарование! – настаивала мать, – А теперь, Жана, сосчитай все вещи на столе. Чего не хватает? Или там всё на месте?

– Мамочка, не хватает голландских кружев.

– Не может быть! Кто же их мог взять? – гневалась мать.

– Право, не знаю! – бледнела девочка.

– Не лукавь, дочка, посмотри у себя за корсажем!

– Да, действительно, вот они! Но я их не брала со стола, как они могли оказаться у меня? – терялась бедняжка.

– Дурёха, я с тобой разве зазря любезничала? Пока ты ушки развесила, слушая мои байки, я смогла их взять и положить тебе почти за пазуху. Ротозея! Теперь же меняемся ролями. До тех пор, пока я не смогу заметить твоего проворства, мы не прекратим игру! Начинай! – вот так учила мать малого ребёнка воровству и обману.

Вскоре Жанна понаторела в этом деле лучше самой матери. Тогда мать сказала ей:

– Я тебя всему этому учила не для мелкого мошенничества. Запомни – воровать, так миллион, любить, так королеву, то бишь, короля! Есть такая пословица. Свои ловкие способности проявляй в очень солидных делах, где ставка выигрыша будет высокой. По мелочам не разменивайся!

– Поняла, мамочка! – отвечала смышленая дочка.

– Теперь запоминай второй урок. Надо научиться попрошайничать так, чтобы выжимать слёзы у людей от жалости к себе. И тогда они отдадут тебе свои последние деньги. Представь, ты – проходишь по улице. А я иду и жалобно пою: «Подайте на хлеб обедневшей сиротинушке из рода Валуа». Ты смотришь и слушаешь. «Вот тебе денежки, девочка». Итак, я начинаю, бери деньги. Смотри, слушай, учись, как клянчить надо. Если я тебя разжалоблю, ты мне отдашь денежки, что я тебе сейчас дала.

Мать надела на себя рваное платье, перевязалась грязной косынкой, напялив на ноги дырявые шлёпанцы, и стала напевать перед Жанной:

– Подайте на хлеб голодной сиротке Валуа!

Жанна заплакала и отдала ей все деньги. Мать ответила ей на это:

– Глупая ты и сердобольная, что ж сразу веришь, будь черствее, иначе жизнь затопчет. А теперь меняемся ролями. Просишь ты, я смотрю на тебя. И если хорошо сыграешь, отдам тебе деньги насовсем. Они будут твои. Начинаем!

– Подайте одинокой сиротке Валуа на пропитание, – так ходила несчастная девочка по улицам и попрошайничала. Как-то мимо неё проехала карета одной жалостливой, доброй маркизы. Она увидела маленькую девочку, вымаливающую у людей деньги, навела о ней справки. Оказалось, она, действительно, королевской крови из обедневшего рода Валуа. Маркиза даже прослезилась: «Ах, до чего дошли истинные несчастные аристократы в своей бедности и неприспособленности!». И маркиза определила Жанну в женский монастырь на обучение. Сама же маркиза и оплачивала её содержание в монастыре.