Марина Зайцева - Ледяной ксилофон. Проза XXI века

– Мальчишница!

У Машки от стыда и оскорбления вспыхнули щёки и перехватило дыхание. Она просто такого не ожидала. Это глупое и странное понятие «мальчишница», бытовавшее в интернатовской девчачьей среде, носило какой-то двусмысленный подтекст, обидный, тёмный намёк. Девчонки презрительно и уничижительно называли так вертлявых, кокетливых кривляк, неприлично и назойливо липнувших к мальчишкам.

И вот именно этот оскорбительный эпитет, незаслуженно брошенный публично в Машкин адрес – только за то, что она работала в Славкином звене, – страшно её возмутил. Всё последующее произошло стремительно и неожиданно. Машка резко вскочила и, угрожающе сжав кулаки, шагнула к Римке:

– Что ты сказала? Повтори! – Все замерли.

– Мальчишница! – Едва снова успела крикнуть Римка, как Машка тотчас размахнулась… и та коротко одновременно вскрикнула и всхлипнула. Ребята от неожиданности разинули рты. А Машка, нагнув голову, села на перевёрнутое ведро. Её колотил нервный озноб от только что совершённого, неожиданного для неё самой поступка. Ребята одновременно загалдели, шумно выражая своё отношение к случившемуся. «Свидетели» тут же разделились на два лагеря, одни, в основном мальчишки, поддерживали Машку:

– Правильно ты ей дала, – не будет задаваться.

Девчонки же дружно осуждали:

– Забияка! Хулиганка!

Римка слышала, как Машку оправдывали мальчишки, и плакала от боли и обиды. Девчонки, окружив подружку, стали её утешать. Кто-то уже успел наябедничать о драке. Через перепаханное поле, едва не спотыкаясь, как квочка на растопыренных крыльях, летела Тамара Васильевна. Причитая и охая, она приложила к Римкиному синяку мокрый носовой платок и гневно обрушилась на Машку:

– Бессовестная! – Кричала она. – Бандитка! По тебе колония плачет. Сегодня же поставлю о тебе вопрос на педсовете! – И дальше в том же духе…

Машка, угрюмо насупившись, молчала. Девчонки, почувствовав неоспоримую поддержку воспитателя, как сороки налетели на неё:

– Мальчишница! Дура! Шпана! – Как горячие оплеухи обжигали Машку несправедливые и обидные слова.

– Правильно! – Неожиданно раздался возмущённый голос их одноклассника Валерки. – Правильно ты ей, Машка, вмазала! Давно эта воображала просила. От такого неожиданного Валеркиного заступничества у Машки защипало в носу, и, чтобы никто не увидел, она бегом бросилась с поля в сторону густого кустарника, вытирая брызнувшие слёзы.

– Машка, вернись! – Крикнул вслед ей Славка. Но даже на его призыв девчонка не оглянулась.

Тамара Васильевна, расстроенная вопиющим происшествием, велела после обеда всем девчонкам собираться домой. А Славке, как самому старшему и авторитетному из ребят, наказала убрать и погрузить на тракторную тележку оставшиеся мешки с картошкой, а после завершения работы сдать бригадиру весь инвентарь. И, построив девчонок попарно, увела их в интернат. Про Машку она даже не вспомнила.

Когда девчачья половина во главе с воспиталкой ушла, Славка приказал Валерке и Женьке найти и привести Машку. А она сидела в густых кустах бузины и плакала злыми слезами. Услышав, что ребята зовут её, она, почувствовав тёплую благодарность к ним, судорожно подавила очередной всхлип. Поняв по голосам, что это Женька и Валерка и что они её сейчас обнаружат, она быстро насухо вытерла глаза чумазыми от картошки кулаками и сама вышла им навстречу из зарослей.

Картошку убирали вместе. Машка молчала. Ребята тоже молчали. Все вели себя так, как будто ничего не случилось. Звучали изредка только короткие реплики, касающиеся работы, да беззаботный смех подростков, на какое-то мгновение ощутивших свободу от диктата взрослых. Но бросать работу и беситься никому из мальчишек даже и в голову не пришло. Совхозный бригадир был начеку: он не позволит расслабляться и вольничать. Да и благоразумный и непререкаемый авторитет – Славка по шапке надаёт, если что… И когда наконец последние мешки с картошкой были погружены, мальчишки с облегчением, неохотно и не особенно торопясь, побрели с убранного совхозного поля в сторону интерната.

Войдя в свою комнату, Машка застыла в недоумении. Её взгляд упал на постель, которая была почему-то разворочана, а все вещи валялись на полу. В большой светлой, с двумя широкими окнами, бывшей классной комнате, переделанной в спальню, стояло двеннадцать кроватей – для девочек их класса. Все были в сборе. Они сидели на Римкиной кровати, тесным кольцом окружив её, и о чём-то шумно галдели. Увидев, что Машка вошла в комнату, они с чрезмерной наигранностью загалдели ещё громче, делая вид, что не замечают её присутствия.

– Кто это сделал? – Тихо спросила Машка, обводя девчонок взглядом, полным гнева и обиды. Те по-прежнему притворялись, что ничего не замечают и не слышат, продолжая заговорщицки о чём-то шушукаться. Ей вдруг сделалось невыносимо тоскливо и горько. Проснувшееся было чувство вины и раскаяния с новой силой захлестнули обида и злость.

– Ты… это ты всё устроила! Я знаю! – Зло крикнула она Римке. – Сейчас же всё подними!

– Как-бы-не-та-ак! – Насмешливо, нараспев произнесла Римка, явно бравируя своей непоколебимой правотой, безнаказанностью и, возможно даже, чьей-то тайной защитой… Она снова злорадно повторила глупое слово, которое зацепило Машку ещё на картофельном поле.

– Мальчишница! – Она явно провоцировала её. Но Машке уже не хотелось нового скандала. Чтобы девчонки снова не увидели её злых и бессильных слёз, она выбежала вон из комнаты.

– Ресторанная танцорка! – Презрительно крикнула она в отчаянии первое, что пришло голову, обозвав таким образом Римку за её увлечение танцами и музыкой.

И тут Машка увидела то, что окончательно подломило её. В коридоре на полу, прямо возле их комнаты, валялся её растерзанный чемоданчик-«балетка» единственная её личная собственность и память о доме! В нём она хранила свои немудрящие «сокровища»: военные погоны, подаренные старшим братом, когда она один раз приезжала домой на зимние каникулы. Теперь в «балетке» их не было… Не было и звёздочек от офицерских погон – целых шестнадцати штук! Не было и морских золотых якорей, – ими она дорожила больше всего! Никто даже не догадывался, что Машка, колючая, резкая, угловатая девчонка, мечтала стать капитаном дальнего плавания, как Анна Щетинина – женщина-капитан дальнего плавания, известная на всю страну. Или как штурманы, сёстры-близнецы Злотниковы. Она вычитала про них в областной «молодёжке» и хранила газету со статьей в своей «балетке».

Машка закаляла характер и очень хотела быть похожей на своих кумиров. И этой газеты теперь тоже не стало… И единственной домашней фотокарточки, – на которой были сняты вместе она и два её младших брата… Не было дневника, куда она записывала и свои стихи, которые она хранила в глубочайшей тайне и никому не показывала. Да и много чего ещё… И теперь от всего, что она имела, чем дорожила, что связывало её тонкой ниточкой воспоминаний с домом, остался только пустой чемоданчик, сиротливо валяющийся в коридоре. Рядом с ним, среди сора и бумажек, она обнаружила чудом сохранившуюся всего одну звёздочку, никем не замеченную при разграблении «балетки». Судя по всему, его выбросили уже давно – сразу, как только девчонки вернулись с картофельного поля в спальный корпус. Наверное, за это время юные мародёры из других отрядов, неразборчивые и падкие на чужое добро, воспользовались моментом и растащили всё, что им понравилось.