Марина Зайцева - Ледяной ксилофон. Проза XXI века

Никто даже не догадался спросить у девчонок из их комнаты, почему это вдруг тут просто так валяется ничейный чемодан – с достаточно ценными вещами. Ведь на этом этаже жили старшие ребята, а не какая-то несмышленая малышня. И теперь все бесследно пропало. Машка горестно и сиротливо сидела на корточках над пустым чемоданом. До неё вдруг дошло, что девчонки не только зло надругались над её вещами, а просто выставили вон из комнаты. Но поскольку в интернате не было предусмотрено мест для переселений по чьей-либо прихоти, Машка осталась в своей спальне. Да и девчонки, если честно, всё же опасались, что им попадёт за подобное самоуправство…

Почти неделю они не разговаривали с Машкой. И вели себя так, будто её не существовало, словно её в о о б щ е не было. Они подчёркнуто громко смеялись, весело болтали между собой, убирали комнату, ходили в школу, в столовую, на самоподготовку, гуляли, а Машку просто вычеркнули из жизни. Она сначала пыталась разговаривать с девчонками, но они по-прежнему делали вид, что не слышат её. Это действительно был самый настоящий б о й к о т. И его инициатором (как выяснилось впоследствии) была Римма. Она знала о таком способе наказания провинившихся и непокорных. И предложила бойкот против Маши, возможно, даже не задумываясь о последствиях.

Так, по крайней мере, пытались потом объяснить происшествие воспитатели – в том числе и Тамара Васильевна… А девчонки, мол, подхватили эту игру по недомыслию, но увлеклись и заигрались. В первые дни Машка хорохорилась. А потом, отчаявшись пробить стену молчания своих одноклассниц, растерялась. И в один из дней ей не захотелось жить. Но это желание было смутным и неосознанным. К счастью… Потом она разозлилась на весь мир! У девчонки, как узор в калейдоскопе, по нескольку раз за день менялось настроение. Её самолюбие было глубоко уязвлено их презрением к ней. И пробудившееся, было, чувство раскаяния от совершённого поступка сменялось злобой, тоской и горькой обидой.

Машкина душа – потёмки, сплошной парадокс. Её втайне необъяснимо тянуло к Римме – в душе она её неосознанно любила. Может, ей просто не хватало сестры – близкого по духу существа. Но теперь она уже сама не хотела ни с кем мириться. В ней заговорила гордость подростка, которого не захотели ни понять, ни простить. Ведь она осознала свою вину, считая себя все-таки виноватой, а теперь они все стали виноваты перед ней в своей бессердечности.

Дома её воспитанием никогда и никто не занимался. Девчонку воспитывали книги. Маша много читала, – серьёзную для своих лет литературу. И она уже чётко могла расставлять для себя нравственные ориентиры. Она оценивала поступки любимых героев и даже старалась подражать им, брать с них пример, словно с реальных людей. Её любимыми героями были Овод, Спартак, Павка Корчагин, Тимур и пионеры-герои. Она смутно осознавала, что жестокая игра одноклассниц перешагнула ту грань, то табу, где кончается добро и начинается безнаказанное зло. И поняла, что все они ничуть не лучше её, раз продолжают упорно молчать и наслаждаться её отторжением.

Эту злую и бессмысленную игру некому было остановить. Если бы… Самое худшее, что об этом бойкоте з н а л а такая «добрая и мудрая» их воспитательница Тамара Васильевна! Но не вмешалась, не остановила этот конфликт. Для неё все уже было решено: она написала о драке на картофельном поле докладную на имя директора школы-интерната. На днях должен был состояться педсовет, где решится судьба этой грубой, мерзкой, своенравной девчонки, не вылезающей из мальчишечьей одежды. И она собиралась твёрдо настаивать, чтобы её все-таки отправили в детскую исправительную колонию…

Не выдержав продолжающегося демонстративного молчания девчонок, Машка вечером сбежала из интерната. На её отсутствие в первый день побега никто даже не обратил внимания. Многие из ребят знали, что в шестом классе н е р а з г о в а р и в а ю т с Машкой. Этому не придали никакого значения. Ну и что? Не разговаривают – и ладно. Мало ли кто с кем – по сто раз на дню – не разговаривает, дуется, а потом снова мирится.

Первым тревогу забил Славка, когда увидел, что её нет ни в классе, ни в столовой, ни в спальном корпусе. Машку искали вокруг интерната, на чердаке, в Мишкиной голубятне, даже опушку соседнего леса всю проаукали. И, конечно, нигде не нашли. А она все это время – три дня и две ночи – просидела на болотистом островке недалеко от маяка, вокруг которого изобиловали другие такие же островки, окружённые коварными лагунными озерами, связанными с морем. Вот на такой островок она и попала, а потом не могла с него выбраться. Подступившая за ночь высокая приливная вода затопила брод, по которому она во время отлива легко перешла.

Холода она почти не испытывала, потому что сентябрь в этих краях стоит ещё довольно тёплый. Больше всего её мучил голод. И она с сожалением вспоминала тот кусок хлеба с сыром, который она не доела на вчерашнем полднике. «Вот если бы я его тогда съела, – тоскливо думала Машка, – то мне теперь не так сильно хотелось бы есть. И зачем я его не доела или не положила в карман…»

Но тут же её мысли о еде перебивались другими – о том, что случилось накануне. «За что они так со мной? Что я им-то всем сделала? Ладно, Римку ударила. Но ведь они-то чего влезли?» Потом её вдруг охватывало злорадство: «Чего, теперь ищете, небось? Испугались! Милиция узнает, этой Томке (так она уничижительно называла воспитателя) – первой не поздоровится! Ещё неизвестно, кто первый вылетит из интерната». И она снова судорожно сглатывала голодную слюну.

Маша нашла здесь любые осенние ягоды, чтобы хоть как-то насытиться ими, например, голубику, жимолость, шиповник, дикую малину, – которые в изобилии росли и в поле, и в лесу. Или почти не сладкую, водянистую шикшу, которая так здорово утоляет жажду, но язык и губы от неё на неделю становятся тёмно-синими, как у утопленника. Но вот, неожиданно и независимо от себя, она стала пленницей обманчивого островка, и не известно на сколько… При этом, как ей показалось, вода продолжала незаметно прибывать и могла полностью затопить остров. Машка пыталась выйти с него по вчерашнему броду. Но вода была ей уже значительно выше колен, да ещё и с топким дном. Вчера она легко проникла сюда по тонким жёрдочкам. Девочка-подросток невольно и неосмотрительно оказалась в серьёзной опасности, возможно, реально грозившей жизни.

С островка она всё-таки выбралась, когда уже стало невмоготу терпеть голод. Этот мучительный голод и придал ей бездумной смелости и решительности – по самую грудь в воде, вплавь, она выбралась из опасной западни. Она была совершенно мокрая. Ей бы надо было переодеться в сухую одежду, чтобы не заболеть. У неё не было спичек, чтобы развести костёр, обсушиться и согреться.