Марина Зайцева - Ледяной ксилофон. Проза XXI века

Побег у неё получился незапланированным и неожиданным. Машка, дрожа всем телом от макушки до пяток, долго ходила и собирала ягоды, жадно заглатывая их вместе с листочками и соринками. Немного утолив голод, нашла ложбинку с высокой пожухлой травой и, свернувшись калачиком, долго лежала, согреваясь. Одежда не ней медленно высыхала от естественного тепла тела. Незаметно она уснула.

Поздним вечером, на третий день после побега, она, стесняясь кого-нибудь встретить, пробралась к интернату. В помещение спального корпуса не пошла, а крадучись залезла в незапертую кабину стоящего во дворе грузовика, который имелся в их интернате для хозяйственных нужд. Было холодно – не в пример вчерашней ночи. Она съёжилась на скользком и холодном кожаном сиденье. Хотелось спать. Но ещё сильнее хотелось есть. В спальном корпусе ярко горели окна – несмотря на густые сумерки, было ещё не очень поздно. От чувства одиночества и заброшенности она снова начала тихонько плакать. А в интернате так тепло и уютно в этот час. И никто даже и не вспоминает о ней… Ну и пусть!

От этих мыслей ей становилось себя всё жальче. Слёзы текли всё сильнее. Рыдания становились всё громче. Если сначала она плакала, потихоньку, чтобы её никто не услышал, то теперь она не сдерживала рыданий. Ей так хотелось, чтобы хоть одна живая душа услышала её. Ей так хотелось, чтобы её нашли, обласкали и согрели. И тогда бы она рассказала, как скучала по интернату, по ребятам, по классу. Как она раскаивается в том, что ударила Римму. Но в тоже время она не могла простить им разоренной заветной «балетки» и нехотя ловила себя на мысли, что осуждая себя за свой поступок, в душе упрямо продолжает спорить с ними.

«Да, – думала она, всхлипывая, – я, наверное, больше виновата, чем Римка. Ведь она только обзывалась, а я её ударила. Вон синяк какой…»

«Римка, конечно, дура, – размышляла она несколько минут спустя, – и зачем только я с ней связалась?»

Она вспомнила вычитанную в какой-то книге очень понравившуюся ей фразу: «Будь гордым и умным. И никогда не опускайся до уровня своих врагов и не расправляйся с ними их же методами». «Ага! А как же надо было? Зачем они бойкот устроили?» – Она тоскливо искала и не находила решения. И вообще, она не такая уж и плохая, испорченная девчонка, и её совсем не за что отправлять в колонию. Ей уже самой хотелось вернуться в интернат. И вовсе не из жажды тепла, уюта и еды и не из готовности к самопредательству и отсутствия гордости. Это было естественное желание ребёнка вернуться в очаг спокойствия, безопасности и равновесия, теперь всерьёз грозящего реальной его потерей.

Маша не была склонна к бродяжничеству. Просто вся её небольшая, тринадцатилетняя прошлая жизнь, до краёв наполненная горьким опытом, вынужденно и постоянно гнала её прочь из дома – от жестокости и неблагополучия, но и просто из чувства самосохранения. Она научилась выживать в одиночку. И была привычна к частым вынужденным скитаниям и ночёвкам в лесу, в стогу сена, на чердаках, в пустых перевёрнутых лодках – ночью на берегу ветреного моря. У неё было от природы крепкое здоровье. Она могла попить из лужи на дороге – без всяких для себя последствий. Она ничего не боялась. Её никто никогда не искал.

С раннего детства она усвоила, что никому в жизни не нужна. Единственное, что она постоянно испытывала – холод и то, что ей всегда мучительно хотелось есть. Когда-то у неё был отец. Но он давно где-то пропал навсегда…

– Кто здесь? – Вдруг сквозь всхлипы услышала Машка. От неожиданности она замерла, хотя в душе очень хотела, чтобы её скорее нашли. Но дверца кабины уже открылась, и ослепительный луч карманного фонарика остановился на ней. И такой знакомый, такой родной, ломкий мальчишеский голос, в котором звучала неподдельная теплота и радость, Славкин голос, произнёс:

– Вот ты где! А ну, вылезай! – И мягко потянул её из кабины за озябшую руку. Она впервые облегчённо и счастливо вздохнула за эти дни, ощутив чьё-то искреннее сострадание. Она поняла теперь, что хоть кому-то нужна в этом мире.

– А мы тебя все ищем, ищем! – Успела с непривычно ласковым голосом выскочить вперед Валька. – И, повернувшись в темноту, она закричала – словно это была её личная заслуга:

– Ребята, девочки! Идите сюда! Н а ш а Маша нашлась! – Машке только и осталось замереть от изумления. Следом к машине подошла Римма. Даже в скупом свете, падающем из окон спального корпуса, был виден её огромный тёмно-багровый синяк. Машка машинально подалась назад к кабине машины. Но Римма смущённо и, похоже, даже обрадовано, чуть запнувшись, произнесла:

– Маша… з… здравствуй!

* * *

Машу, конечно же, все три предыдущих дня продолжали искать. Происшествие с бойкотом дошло до директора. Когда всё открылось, досталось и Римме – за сомнительную инициативу, и девчонкам – за «моральную поддержку». Тамара Васильевна выкрутилась из этой ситуации: мол, ни о каком бойкоте она не знала и не слыхала. Хотя ведь знала – знала и молчала и, значит, одобряла. Некоторые девчонки потом, много месяцев спустя, сами же Машке об этом и проболтались. Но воспитателю всё равно объявили выговор «За халатность и оставление несовершеннолетних детей без присмотра в опасных для них условиях».

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Дебаркадер – плавучая пристань.

Плицы – лопасти пароходного колеса.