Василий Рем - Мои воспоминания

Глухое, забытое богом село Глазово, что на Сумщине. Тогда, во времена СССР, это была территория Украинской ССР. Вначале село территориально принадлежало Зноб-Новгородскому району, затем его передали Шосткинскому району. Ни электричества, ни асфальта. По обе стороны улицы тянулись, чередуясь друг с другом, то покосившиеся, то добротные белые избы-мазанки. Почти все выходили на улицу глухой боковой стеной, без окон. Видимо, сказывались последствия сталинского режима. Люди боялись, чтобы их не подслушали и не увидели, что делается в доме.

Центральная улица величалась Плановой. Она брала свое начало прямо в поле, пролегала мимо старого деревенского кладбища, а концом упиралась в местную школу. Раздваиваясь под тупым углом, плавно уходила влево – в улицу Роговскую. Справа от улицы Плановой под таким же тупым углом начиналась улица Красичка, на самом краю которой когда-то жили мои родители. На Роговской стоял добротный дом директора местной восьмилетней школы. Далее она вела на Кривоносовский шлях, названный так потому, что по нему можно было добраться до села Кривоносовка. Улица Красичка шла в сторону реки по имени Бычиха и дальше к бригаде, где я работал. Заканчивалась Красичка красивой берёзовой рощей, у которой, по рассказам моей матери, когда-то стояла ветряная мельница, принадлежавшая ее отцу, моему деду.

Село Глазово

От дома директора школы в сторону молочно-товарной фермы (далее – МТФ) почти перпендикулярно уходила улица Лупатовка. А прямо от местной школы под углом к улице Плановой начиналась ещё одна улица – Хуторская, в народе её звали просто Хутор. Она пролегла посередине между сельским советом и местным клубом, стоявшим на берегу рукотворного озера. Обогнув озеро, к Хуторской примыкала улица Заболотная, получившая свое название из-за того, что раньше на месте озера было болото.

Ни одна улица в этом селе не стыковалась с другой под прямым углом, как обычно принято. Видимо, тот, кто занимался его планировкой, не был знаком с геометрией и уж тем более далек от топографии. Названия других улиц и переулков за давностью лет стерлись в моей памяти, но помню, что до ближайшего города Шостка нужно было ехать от центра, где, как и в каждом селе, располагались магазин, школа, сельсовет и клуб. Школа, кстати, была построена на месте снесённой после революции местной церквушки. С этой церквушкой связаны интересные истории, которые рассказывали про моего отца. Когда большевики и их сторонники спилили и сбросили с купола церкви на землю деревянный крест, отец забрался по стене церкви (что само по себе удивительно, ведь он был без одной ноги) на обезглавленный купол и поставил на спиленный пенёк поллитровку водки. При этом прокричал сверху: «Вот теперь ваш крест, молитесь ему, глупые люди!»

Далее по улице Хуторской, под острым углом отделявшейся от Плановой, нужно было проехать вдоль сельсовета и клуба и на первом перекрестке повернуть направо, в сторону полевого тока, где летом сушили зерно. Затем – налево, на Ивотский шлях, который, петляя вправо-влево между лесопосадками, выходил к селу Ивот и тянулся мимо пенькозавода, что стоял за селом Ивот, через тогда еще деревянный мост реки Ивотка, в направлении села Крупец. Про село Ивот в народе ходила интересная поговорка. Жители села часто говорили фразу: «Москву возьмут – Ивот столицей станет». Откуда она взялась, никто толком не знал.

После села Крупец на горизонте показывались трубы военных заводов города Шостка, это были знаменитые в те времена на всю страну «Свема», «Химреактив», «Девятка» и «Пятьдесят третий». Уже по одним только названиям понятно, что все они были военного назначения.

Вообще, до города Шостка всего-то сорок пять километров, но добираться приходилось в открытом кузове машины ГАЗ-51 или старого ЗИЛ-157, глотая пыль полевых дорог Полесья. Так эту местность называли в прессе. Автобусы начали регулярно ходить гораздо позже, когда проложили брусчатку, а затем и асфальт. Хотя назвать эту дорогу асфальтированной можно было с большой натяжкой. Её ширина позволяла проехать только одной машине, и в те далёкие времена все ехали по летней дорожной пыли. А в весенне-осеннюю распутицу машины с набитыми битком кузовами людьми едва ползли. С утра в сторону города, а вечером – обратно. Просто не верится, что это было со мной и на моём веку. В это время на Кубани, откуда я с родителями переехал в село Глазово, всё уже было электрифицировано, а центральные улицы покрыты асфальтом. Делать уроки при керосиновой лампе было для меня дико и весьма неудобно.

Но, наконец, в деревню завезли дизель-генератор и поставили столбы, от которых в каждый дом провели провода. Правда, электроэнергию давали только в часы утренней и обеденной дойки, а ещё вечером – на период показа кинофильма в местном клубе. Кстати, билет в кино после хрущёвской денежной реформы 1961 года стоил пять копеек.

С появлением электричества в деревню пришла почти цивилизация. Жители начали покупать электрические чайники – для быстрого подогрева кипятка к чаю или просто так, например, помыться. Первый телевизор я увидел ещё на Кубани, он стоял в Ленинской комнате консервного комбината. По вечерам мы с улицы через окно смотрели телепередачи. Звука, конечно, не слышали, но черно-белая картинка на голубом экране просто завораживала. И неважно, что там показывали – соревнования по водным лыжам или конькобежному спорту. Смотрели все подряд, не отрываясь, пока проходящий мимо работник не прогонял нас по домам.

В селе Глазово первый телевизор появился, как и положено, у директора школы Петра Трифоновича. В те времена директор школы считался в деревне самым уважаемым человеком. Кстати, он был фронтовиком, командовал знаменитой «Катюшей». Даже председатель колхоза и председатель сельсовета по авторитетности отходили на второй план. Это потом, когда они уже много наворовали и стали очень богатыми по сравнению со скромно живущим на одну зарплату директором, народ поневоле выдвинул их на первые места. Назначение на должность тогда получали чисто в зависимости от принадлежности к партии, которая в СССР была только одна – КПСС. Есть у тебя партбилет – значит, будет и руководящая должность, решение общего собрания колхозников имело мало значения.

В кулуарах о председателе колхоза говорили всякое. Но на собрании все дружно поднимали руки за предложенную райкомом кандидатуру, голосование тогда было открытым. Новый председатель видел, кто голосует за него, кто против, кто воздержался, хотя таких смельчаков, как правило, не находилось.