Михаил Дорошенко - Жемчужина во лбу

– Меня зовут Танцующий Пират, а это… это малина.

Молодой человек становится на фарфоровый поднос, лежащий на полу, и отбивает на нем чечетку. Неожиданно поднос начинает подниматься вместе с ним в воздух. Он делает несколько пируэтов и кружится вокруг нее…

Анна просыпается на постели, застеленной красным шелковым покрывалом, на ней – все тот же молодой человек. Они оба одеты. Анна с удивлением смотрит на него, приподнимает шляпу, которая лежит у него на спине, и видит под ней воткнутый нож. Она хватает его с перепугу за волосы, чтобы отстранить от себя, но голова отделяется от тела. На лице – черная маска с блестками. Она срывает маску: на нее смотрят глаза манекена, а из отверстия в шее просыпается золотая пыльца.

– Если во сне так опасно, наяву – и подавно. Не успеет она выйти на улицу, как ее арестуют и поведут к ловеласу известному. Он высматривает ее из машины своей сквозь стекла пенсне своих пристально, чтобы ее прапировать, а она не желает. Ох, как я ее понимаю! Приапировать, надо же, а?! Можно эвфемизм какой-нибудь употребить поприличней: сурсик совершить или еще что-нибудь, а не так откровенно. На улице ей появляться нельзя: ее сразу узнают. Трамвай пришлось экспроприировать, нет, умыкнуть и в нем поселиться, чтобы не арестовали из-за отсутствия паспорта. Приходится ездить по парковой зоне, чтобы подальше быть от людей. Можно было бы жить в коммуналке, но у тамошних жителей обязательство перед правительством – доносить друг на друга. Не все, правда, доносят, но многие. Можно сказать, большинство.

– Как же вы мне доверились?

– Вам, персонажам, я доверяю. Я вас своим персонажем считаю, потому в трамвай и впустила, чтобы историю вашу послушать. Не каждый день можно генерала на трамвайных путях наблюдать без машины. Вы по городу бродите, чтоб от ареста спастись. Разве не так?

– Может быть.

– Все, что вижу и слышу, я в записную книжку вношу: вот сюда, – стучит она пальцем по голове, – а потом в другую эпоху, лучшую, если такая наступит или мы въедем в нее, сделаю фильм, а вы его можете прямо сейчас посмотреть…

– Наверное, я в нем сейчас и играю.

– Правильно, сами того не подозревая. Времени нет, как вы знаете. Не знаете, нет? Вот и узнали. Жизнь есть сон, – указывает она на афишу с названием пьесы Кальдерона.

– Скорее, театр, – обернувшись впервые, мрачно поправляет ее Анна, стоящая у окна на задней площадке.

– А вот и театр, – говорит генерал. – Моя жена в нем играет. Спасибо, что подвезли. Мне сюда.

– Вы в театр, а мы остаёмся в кино.

В вагоне-ресторане поезда Берлин-Париж сидит Анна в элегантном платье. Перед ней расположился Кирсанов с набором ювелирной мишуры. Он переставляет драгоценности, составляя затейливые орнаменты на столе. Анна смотрит на окно соседнего поезда с табличкой Берлин-Москва и по ее щеке стекает слеза.

– Пока мы здесь распиваем шампанское, моя сестра голодает в Москве.

– Если судить по пассажирам московского поезда, им живется не так уж плохо, – отвечает Кирсанов.

В купе соседнего поезда стоит перед окном генерал, на его плечо опирается шикарно одетая женщина, за их спинами видны канделябры, вазы, парчовые ткани, ковры.

– Добыча победителей, – говорит Кирсанов. – Разрешите ваши бусы, мадам, на секунду. Сейчас мы тоже сотворим пещеру Аллядина.

Он вынимает у нее из шляпы шпильку с брошкой и двумя-тремя движениями составляет на блюде с раком натюрморт.

– Что мне сказать вам по поводу вашей сестры? Летом 43-го года немецкий офицер предложил мне на улице обменяться супругами в шутку. К моему удивлению моя ревнивая супруга… перед тем мы с ней ссорились… вдруг подошла к нему и молча взяла его под руку. Немец, который оказался большим французом, чем я, подтолкнул под зад свою подругу – очаровательную польку, и мы разошлись. Обмен занял не более трех минут. Характер моей новой возлюбленной оказался покладистым, но сумма огорчений осталась прежней, ибо не было мужчины, с которым она бы мне не изменила. Прошло четыре года с той поры, и вот я приехал в Берлин, чтобы вернуть законную супругу в обмен на ветреную польку. Немец был столь любезен, что даже не возражал против моего присутствия в доме на правах второго мужа к обеим, пожелавшим у него остаться, дамам. Я возвращаюсь ни с чем в Париж и все думаю: выиграл я или все проиграл? Вот что я хотел сказать вам по поводу вашей сестры.

Он поднимает вуаль, вытирает ей слезы:

– Закройте, мадам, на секунду глаза, – выдувает ей блестки на лицо из коробочки и прилаживает пару камешков под глаза вместо слез. – Теперь открывай.

Кирсанов держит брошку в поднятой руке, завораживая Анну исходящим от камня сиянием. Соседний поезд трогается. Анна встает, выходит на перрон и на ходу заскакивает в московский поезд.

Анна стоит в коридоре вагона и смотрит в окно. В клубах табачного дыма мелькают сцены счастливого детства. Героиня в обнимку с младшей сестрой сидит в плетеном кресле в оранжерее. Они поют романс, нечто вроде:

– Налево пойдешь – не туда забредешь, направо пойдешь – никуда не дойдешь, прямо пойдешь – вовсе умрешь! Лучше в тепле у камина остаться вдвоем…

Она качается на качелях с молодым человеком. Ее юбки задираются все выше и выше, а он раскачивает доску все сильней и сильней, она начинает вторить ему, их движения приобретают все более чувственный характер. Наконец, она спрыгивает и в следующем кадре падает в подвенечном платье на руки молодого человека в офицерской форме. Она вырывается и убегает по лугу, оставив в воздухе газовое облако своей фаты, в которой жених запутывается, как птица в сетях.

Лицо Анны отражается в стекле. Рядом с ней у другого окна стоит кикимора – женщина, обмотанная несколькими изодранными в клочья платками, с винтовкой на плече. Анна наливает из серебряной фляжки коньяк в крышечку и выпивает. Кикимора всем своим видом выказывает желание выпить, и Анна протягивает ей стаканчик. Охмелевшая охранница рассказывает ей, что весь вагон заполнен сокровищами, которые генерал с супругой вывозят из покоренной Германии. Она распахивает двери купе, и на мгновение в лучах заходящего солнца мелькают натюрморты, составленные из антиквариата. В одном из купе сидят застывшие, как манекены, хозяева сокровищ.

– Здесь они спят, – объявляет кикимора, – крохоборы!

Пока Анна осматривает сокровища последнего купе, появляется генеральша и кикимора захлопывает дверь. Анна с сигаретой в руке сидит в набитом антиквариатом купе над низко висящей люстрой, словно в хрустальном венце.

В это время проходят пограничники, и она беспрепятственно попадает в Россию.