Евгения Истомина - Конечный итог

Как раз тем летом мы по работе очень много ездили с собаками социального сопровождения, и среди волонтёров были девочка Марина и её собака – белоснежный шпиц Рио. У них был такой танцевальный номер: Рио показывал трюки, а Марина шагала в такт музыке, вместе они кружились, Рио прыгал, как заведённый, и кружился вокруг своей оси, и всё это под бодрую итальянскую песню с рефреном «Marina, Marina, Marina».

Я даже как-то посмотрела перевод, и первый куплет звучал так:

«Я влюбился в Марину —

Красивую брюнетку,

Но она не хочет знать о моей любви.

Что же мне сделать, чтобы завоевать её сердце?»

На этих словах Рио, маленькое пушистое облако, танцевал на задних лапах, радостно вытащив розовеющий язык.

Когда я узнала, что Юрину маму зовут Марина, первое, о чём я подумала, был этот летний забавный танец.

Но тут всё было совсем по-другому.

Если ко мне и собирались приблизиться, то только с очень холодным носом.

***

Это была уже высшая форма чувств – я пришла к Юре на выходные, хотя по техническим причинам он бы не смог со мной ничего сделать. О чём я даже честно предупредила. Представив, как приезжаю к нему с рюкзаком, полным вещей, захожу в квартиру опухшая и страдающая, а уже через пять минут он выставляет меня за порог, потому что зачем я тогда вообще нужна.

– Что за ерунда, – сказал он, – какая разница. Я просто хочу, чтобы ты приехала.

Так что я и говорю – это была высшая форма чувств.

Я подготовилась: с собой у меня была коробка шоколадного печенья, пачка прокладок размером с коробку печенья, пушистые носки и журнал «Космополитен».

– О господи, – отшатнулся Юра, – ты действительно будешь читать это здесь, рядом с книгами Академии наук?

Я зыркнула на него.

– Понял, понял, молчу. – Он уселся рядом и несколько минут смотрел, как я листаю страницы.

– А скажи-ка мне, Александра, – спросил он вдруг, когда я открыла очередной разворот. – Знаешь ли ты, в каком городе находилось французское собрание коллаборационистов во время Второй мировой?

– Что? – не поняла я. – Кого собрание?

– Коллаборационистов. Ты что, не знаешь про коллаборационистский режим маршала Петена?

Не знаю, от чего меня перекосило больше – от внезапной судороги где-то во внутренностях или от того, что я опять не знаю чего-то важного.

За неделю до этого я тоже оставалась у Юры, и:

– Даже если бы я сейчас захотел оторваться от тебя, – прошептал он куда-то мне в плечо, – я бы смог это сделать только путём дефенестрации.

От неожиданности с меня сошёл весь обычный соблазнительный морок, и я переспросила тем же тоном, каким что-то уточняют по рабочему телефону:

– Что-что?

– Дефенестрация, – повторил он и глянул так, как будто в его постели вдруг оказалась какая-то странная малознакомая женщина. Что в какой-то степени было правдой. – Акт выбрасывания кого-то из окна. Самая известная – это Пражская дефенестрация. Там религиозные фанатики ворвались в городскую ратушу и повыбрасывали дворян из окна.

И вот теперь снова.

– Может, я и знала, просто забыла?

– Давай напомню. Смотри, в 1940 году нацисты оккупировали часть Франции. Власть передали маршалу Петену, и правительство, которое вступило с немцами в сотрудничество, переехало из Парижа в другой город. Название этого города и дало название коллаборационистскому режиму. И город этот назывался…

Он вопросительно посмотрел на меня, а я так же посмотрела на него в ответ.

– Виши, дорогая моя. Это был город Виши.

Я опустила взгляд на свой журнал. На весь разворот там было написано: «Новая сыворотка Vichi Mineral».

У меня болел живот, несмотря на выпитую таблетку. Невозможно в полной мере описать это изуверское ощущение – как будто металлическая рука хватает тебя за внутренности, медленно сжимается и подленько тянет.

– В такие моменты я думаю, что было бы неплохо забеременеть, чтобы хотя бы на пару лет забыть про эти дурацкие пытки. Цена, конечно, высоковата, но серьёзно, вот сейчас мне… Ай… Это кажется не такой и безумной идеей.

– Это без меня.

– Что?

– Ну, беременеть. Ты же знаешь, мне это не нужно.

Разумеется, я прекрасно об этом знала – с первого же дня.

– Почему? – всё же спросила я.

– Ну потому. Не хочу капризулича. И вообще семью не хочу. Мне этого не надо. – повторил он.

Мне оставалось только накрыться одеялом с головой.

Наступила полночь – самый пик Юриной работы, он сидел за своим столом и работал над статьёй. Я пыталась читать очередную книжку, которая не могла меня толком увлечь.

– Я хочу сделать тебе подарок, – сказал вдруг Юра.

– Что, прямо сейчас?

Юра встал, подошёл к кровати, открыл тумбочку, достал оттуда небольшую коробку и попытался сдуть с неё слой пыли, копившуюся там, кажется, несколько лет.

– Вот, – так и не справившись с пылью, он протянул мне коробочку, – я пару лет назад был на конференции в Париже и купил почему-то два флакона. Один маме, а второй сам не знаю, зачем. Может, они тебе понравятся.

Это были Chanel Coco Mademoiselle – прямоугольный флакон из прозрачного глянцевого стекла, золотая полоска на крышке.

Я пшикнула себе на запястье, и над дореволюционными рельсами поплыло облако настоящего французского парфюма.

В ароматах я никогда не разбиралась, они мне просто или нравились, или нет.

То же самое, впрочем, было и с мужчинами.

***

Переводчик:

а мне сегодня пришло подтверждение. хотя я не особо верил. в общем, с октября я буду учиться в магистратуре в Берлине и сейчас выпрашиваю у универа все необходимые бумаги для визы

Вы:

так, погодите. ты за это лето уже второй мой новый знакомый, который уезжает учиться

Переводчик:

да, и я чуть было не сказал об этом тогда в пиццерии, когда ты сказала про первого твоего знакомого! но тогда ещё ничего не было ясно

Вы:

так прекрасно!

Переводчик:

да ни черта не прекрасно. роман закончился, не успев начаться, и мне безумно жаль. потому что ты замечательная

Вы:

зато ты запомнишь меня молодой, как Мерлин Монро

Переводчик:

ты так говоришь, как будто сейчас советский союз и я уезжаю за железный занавес навсегда. а я всегда буду рад встретиться с тобой в Берлине!

Переводчик:

расскажи что-нибудь?

Вы:

у нас есть девочка-волонтер, Любава, ей 12 лет, и я такого философски зрелого и жизненного ребенка вообще, наверное, никогда не видела. сегодня мы обедали в столовой, и Андрей, тоже волонтер, начал говорить, что не любит задумываться о смысле жизни, и вообще загоняться, потому что ну зачем, вот запаришься, и все.

девочка Даша говорит – да, вот у меня друг так колол дрова, и задумался, что, мол, пройдет много лет, и жизнь пройдет, и буду я старым дедом, и не смогу сам ничего делать, а в душе буду так молод! и так ушел в себя, что потерял концентрацию и почти отрубил себе палец.