Елена Адаменко - Смех Касагемаса. Роман

Приняв решение разделить квартиру с едва знакомым молодым человеком и впав в позорный ступор при «собеседовании», Иза желала хоть как-то реабилитироваться, пусть лишь в собственных глазах. Поэтому она пренебрегла всеми соображениями безопасности, которые раньше весьма ее занимали, и повела Германа смотреть квартиру тем же вечером, после свидания в кафе. «Ведь у меня есть ксерокопия его паспорта», – утешала она себя. Однако некто бдительный в ее голове подавал сигналы тревоги: мол, она явно потеряла берега и пустилась во все тяжкие.

Они вступили в широкий коридор. Иза зажгла свет: по правой стороне просторной прихожей белели две двери, а в торце коридора – еще одна, слева располагалась большая кухня, в ведущий к ней коридорчик выходили двери ванной комнаты и туалета.

Иза открыла дверь, ближайшую ко входу в квартиру:

– Вот, я планировала эту комнату освободить. Это бывшая моя. Но вы очень быстро откликнулись, я еще до конца не успела…

Герман осмотрелся:

– Отлично. Меня все устраивает, правда. А вы где?

Иза молча вышла обратно в коридор, показала на дверь в торце, через одну от первой.

– Там.

Герман постучал по средней, плотно закрытой двери.

– А здесь что? Кладовка?

Иза неохотно ответила:

– Там вещи родителей.

– Ясно. Иза, а вы планируете сдавать долго? – Герман, казалось, начал обращаться к ней с некоторой настороженностью, не без опаски. – Я хотел бы понимать, на какой срок могу рассчитывать.

– Думаю, год как минимум сдавать буду. – Иза произнесла это твердо и решительно. Она же серьезный человек, деловая женщина, не просто так.

– Отлично. – Герман улыбнулся. – До завтра тогда?

Иза мелко покивала, направилась за молодым человеком к выходу. Герман шагнул за порог, потом обернулся:

– Давай, может, на ты? Для простоты коммуникации?

Иза снова кивнула и, повинуясь безотчетному порыву, быстро захлопнула дверь и тут же сообразила: «Прямо у него перед носом». Но не стала слишком уж корить себя еще и за эту оплошность, решила, что на сегодня хватит с нее самобичевания. Больше никакой самокритики. Вот такая она. Пусть привыкает.

Уже совсем поздним вечером она принялась окончательно освобождать комнату: унесла книги, еще остававшиеся на полках, в свое теперешнее обиталище, рассовала их по стоящим там массивным шкафам, то, что не поместилось, сложила по углам в бывшей родительской, бывшей папиной спальне…

У своего дивана, прикрытого клетчатым пледом, Иза, немного подумав, поставила ширму в восточном стиле из «родительской» комнаты. Эта красивая вещь всегда ей очень нравилась, отец привез ее из командировки на Дальний Восток.

Еще немного поразмыслив, Иза достала из платяного шкафа в соседней комнате и принесла к себе то, что мама называла «кимоно»: шелковое ярко-красное одеяние с широкими рукавами. Накинула его поверх одежды, покрутилась перед зеркалом, попробовала по-разному поднять, уложить волосы. Сняв наряд, аккуратно повесила его на стул. Посмотрела на себя в зеркало. Стянула одежду, белье. Неловкая. Костлявая. Бледная. Моль.

Иза надела домашнюю длинную футболку, в которой спала.

Дверь наверху была снабжена неприметным крючочком, позволявшим закрыться изнутри. Какая-никакая, а все-таки страховка…

На самом деле гораздо больше, чем потенциально агрессивное поведение квартиранта-аспиранта, ее страшила перспектива остаться «без средств к существованию». Каждый день она мысленно называла себе сумму оставшихся на счету отцовских сбережений, и каждый день эта цифра неумолимо уменьшалась. Это стало Изиным кошмаром, ее навязчивой идеей. По обычным тратам, которые она изо всех сил старалась свести к минимуму, денег могло хватить максимум месяца на четыре, и это если не случится больших «коммунальных катастроф» – в последнее время они, как назло, происходили. Как жить дальше, когда денег не останется вовсе, она не могла себе даже представить, при одной мысли об этом покрывалась холодным потом. Конечно, можно просить о помощи отцовских друзей, они предлагали (и самые близкие – Миша и Паша – время от времени позванивали, держали руку на пульсе), можно что-то из вещей продать, наверное, но как? Опыта у нее не имелось. И тоже не до бесконечности же… Или расставаться с этой квартирой, чересчур для нее большой и дорогой, – вариант на самый крайний, самый немыслимый случай.

Еще хотелось ощущать присутствие рядом жизни. Выяснилось, что в этом смысле себя Изе недостаточно – в ней жизни было маловато. Она всегда довольно трудно сходилась с людьми, а долгая болезнь отца усугубила дело. Вокруг нее образовалось что-то вроде кокона – ее никто не видел, не замечал, будто к ней приросла мантия-невидимка. В университете, на улице, в очередях… В жилконторе как-то не удалось даже доказать, что она «стояла», – никто из галдящей ревнивой очереди ее тихого и неотлучного присутствия не вспомнил, не заметил или не захотел вспомнить, заметить, так что пришлось с позором удалиться под аккомпанемент громкого и торжествующего «вас тут не стояло».

Ужас от последних недель жизни отца все еще не остыл, хотя минуло уже почти пять месяцев – его не стало весной, в апреле. Иза до сих пор почти физически ощущала его присутствие, часто встречалась с ним на границе сна и яви. Иногда просыпалась с мыслью, что нужно спешить к нему, проверить, как дела. Или снилось: она веселая, беспечная, и вдруг папа – живой, беспомощный, неухоженный, совсем один. Не умер, а просто она бросила его, забыла. Иза просыпалась с ледяным комом в груди, с огромным грузом вины и лишь спустя некоторое время приходило осознание – приснилось… Умер, скончался, похоронен.

Не верилось, что все закончилось раз и навсегда. Не по себе было ходить мимо той закрытой комнаты, где так долго отчаяние, надежда, страх сменяли друг друга… Первые несколько недель она даже не выключала в коридоре свет, для определенности.

Что со всем этим делать? Теперь вот комнату сдала. Хоть как-то дело с мертвой точки столкнула.

Герман явился на следующий день вовремя, как обещал. При нем была большая спортивная сумка, чехол с ноутбуком, неизменный рюкзак. Он еще раз сказал, что ему все очень-очень нравится, отдал ей деньги с залогом (на этом сам настоял), задернул шторы, прикрыл в свою комнату дверь и завалился спать.

Пришлось Изе, которая ожидала жильца с некоторым нетерпением и даже слегка подкрутила локоны электрощипцами, тихо ретироваться.

А потом он вешалку в ночи уронил. Так началась их жизнь на одной территории. Совместная жизнь. Жизнь дома. Герман дома. Иза дома. Герман и Иза сегодня дома…

* * *

К Изе Герман перебирался из личного «полевого лагеря» в Петергофе. В здешнем музее он из года в год устраивал себе сверхтрудовое лето. Первый раз это было после первого курса – в 2005-м, теперь, восемь лет спустя, он считал, что отработал свой последний сезон. «Лето» для него означало «Петергоф».