Ирина Селиверстова - Нобелевская премия. Роман

Коллеги, да и вообще все, кто так или иначе пересекался с Юрой, относились к нему без всякой зависти, что в научной среде большая редкость – особенно при таком стремительном и беспардонном взлете. Видимо, причиной тому являлась столь же редкая доброжелательность Курбатова, его простота, готовность помогать другим и отсутствие даже малейших намеков на заносчивость и гордыню.

Девушкам Юра тоже нравился. Но сам он, общаясь с ними охотно и дружелюбно, сближения избегал. Понимал, что зацикленность на науке и работе не позволит ему уделять подруге сердца должного внимания и времени, а случайные связи претили его чувству уважения к себе, к женщинам и чисто физиологической брезгливости. К счастью, природа одарила его довольно-таки спокойным темпераментом, и ночи, проведенные за трудами в лаборатории или над научными книгами вполне заменяли ему ночи всякой иной страсти.

Появление в жизни Юры, талантливого молодого кандидата наук, мальчика из семьи потомственных ученых и коренных москвичей маленькой беленькой пичужки, студентки педвуза, приехавшей с столицу учиться из глубокой, как Марианская впадина, провинции, явилось одной из тех забав судьбы, которым та иногда предается, заскучав от слишком ровного и благополучного течения чьей-то жизни.

Оля была двоюродной сестрой одного из коллег Курбатова, симпатичной, доброй, ласковой и бесконечно наивной. Вернее, это Юра называл ее наивной, а другие, менее деликатные люди определяли Олины умственные способности гораздо грубее. Однако она была так открыта миру, так умела радоваться каждому солнечному лучу, каждой травинке, выросшей в неположенном месте, так искренне сияла в ответ на любой проявленный к ней знак внимания, что Юра, неожиданно для себя самого, начал стремиться видеть её как можно чаще, словно она стала для него неиссякаемым источником некого особого тепла и света, каких он не получал даже у себя в лаборатории.

Случайная встреча дома у коллеги, к которому Юра забежал отдать какие-то бумаги, его просьба проводить сестренку до общаги по еще не знакомому ей городу, гулянье допоздна по бульварам и переулкам московского «тихого центра», изумление девушки каждому памятнику, площади или зданию, знакомым ей по фотографиям, в итоге вылились в нежную дружбу – пожалуй, слишком нежную для дружбы.

Выросшая на надежной и обильной деревенской земле, Оля чувствовала себя в Москве растением, пересаженным в тесный горшок, плохо вписывалась в студенческие компании, тосковала по дому и тем самым вызывала в Юре потребность заботиться о ней – чувство, очень опасное для мужчин.

Когда он объявил матери, что женится, та резко вскинула брови – но тут же совладала с собой. Сын так решил, он не спрашивает ее мнения – значит, она не имеет права отговаривать его от этого неравного во всех отношениях брака. Сын умнее, тоньше, деликатнее, дальновиднее своей матери – в этом Софья Вениаминовна не сомневалась – значит, не ей его вразумлять.

Поэтому она лишь ободряюще улыбнулась и обняла Юру.

Дальнейшая совместная жизнь с юной невесткой очень скоро подтвердила опасения новоиспеченной свекрови – брак был ошибкой, причем большой и непоправимой.

Непоправимой – потому что Оля оказалась в быту чистым золотом, покладистой, хозяйственной, отзывчивой, готовой на бесчисленные уступки, бесконечно доброй и ласковой. Свекровь подвергала невестку нелегким испытаниям, иногда невольно, иногда сознательно, но в итоге всё чаще ощущала, что её заливает нежность к этой белокурой девочке – несмотря на отчаянное нежелание этого, несмотря на собственную суровость. Она понимала, что испытывает сын, и потому знала, что брак этот навсегда.

А большой ошибкой этот альянс оказался потому, что Юра начал почти ежедневно забегать к матери в комнату перед сном, просто так, без особой цели, чтобы всего лишь поболтать, поделиться впечатлениями дня. И Софья Вениаминовна с беспощадной ясностью видела, что жена никоим образом не может подойти Юре в качестве собеседника – слишком отличались языки, на которых говорили молодые супруги, слишком разными были их мысли, интересы, мечты. Да, сына трогало и даже умиляло Олино щебетанье, но одного умиления недостаточно, это мать знала наверняка. Для неё было так же очевидно, что никакой Галатеи её любимый Пигмалион из жены никогда не вылепит, и что всегда будет обречен на интеллектуальное одиночество в собственной семье.

– Оля очень хорошая у нас, – как-то раз ни с того ни с сего сказал матери сын.

– Да, – ответила та, – ее нельзя обижать.

– Спасибо, мам, я именно об этом.

Беременность Оли вселило в Софью Вениаминовну неистовую надежду, что ребенок, плоть от плоти и мозг от мозга сына, станет его товарищем по разуму, будет понимать его так же, как понимает она сама, заполнит ту интеллектуальную пустоту его супружества, которую пока вынуждена заполнять мать. Дети быстро растут – оглянуться не успеешь, как Юра и его сын смогут говорить обо всем, что интересно им обоим…

Когда выяснилось, что будет не сын, а дочь, Софья Вениаминовна обрадовалась еще больше – будущая внучка представлялась ей практически собственным двойником. Рядом с Юрой отныне она, мать, останется навеки – причем в виде молодой девушки, даже моложе его самого. В тот же день она сказала Оле:

– Как хорошо, что родится девочка! К ней перейдет наша кукла Алевтина, она приносит удачу всем женщинам нашей семьи.

– Да-да, – солнечно заулыбалась Оля, – вот меня, например, она уже сделала такой счастливой!

…Увы – в этот раз что-то сломалось в кукольной программе, и счастья семье Курбатовых Алевтина не принесла. Роды прошли тяжело, с обвитием пуповины и, как следствие, асфиксией новорожденной. А вскоре выяснилось, что у ребенка присутствует также тяжелая форма ДЦП и еще некоторые, не менее серьезные заболевания с трудно произносимыми названиями. Четыре месяца девочка, которую назвали Анастасией, Асей, оставалась в больнице, четыре месяца врачи не знали, выживет ли она. Софья Вениаминовна подняла на ноги всех, кого знала и кого не знала в медицинском мире, весь первый год Асю осматривали и лечили светила с мировыми именами, но в итоге сдались даже наиболее упорные. Самый оптимистичный прогноз звучал примерно так: возможность ходить своими ногами маловероятна, сохранность интеллекта практически исключена.

«Медицина развивается, – утешали врачи родителей и бабушку. – Ребенка надо наблюдать, лечить, реабилитировать. Возможно, со временем ее перспективы улучшатся…»

Было непонятно – осознает ли Оля, что случилось с ее дочерью? Молодая мать целыми днями ходила потерянная, словно погруженная в какую-то маслянистую жидкость, замедляющую каждое движение; механически делала все необходимое по дому и по уходу за ребенком; ее канареечный щебет больше не был слышен. Но иногда вдруг оживала, возбуждалась и говорила о будущем девочки, как если бы та была здорова: «Вот когда Асечка пойдет в школу…» «Надо будет Асечке купить велосипед…»