Игорь Денисов - Ид

Особь каким-то невообразимым способом дожила до наших дней. Скорее всего, она… он… оно прячется в прохладной пещере. И способно выходить на поверхность только в условиях суровой зимы, при очень низких температурах.

Я смотрел в его насмешливые глаза, вспомнив жестокую пургу, обрушившуюся на деревню тридцать лет назад. Вспомнил разорванных в клочья мальчика и девочку.

– Что же, – сказал я. – Оно мертво. Теперь нам не о чем беспокоиться. Даже если когда-нибудь вновь ударят сильные морозы.

Игорь Федорович снял очки. Потер глаза.

– Вы думаете? – спросил он. – А что, если это существо – не единственное выжившее? Что, если их двое?

Помолчав, он добавил:

– И они успели размножиться?

Окончив, Сирота смял листы в бумажный ком и отбросил его в сторону.

Встал и направился к выходу.

– Далеко собрался? – спросил Вредина.

Когда захлопнулась дверь, он сказал:

– Придурок.

– Оставь его в покое, – сказал я.

Что-то я начал вылезать в последнее время. А ведь собирался отсидеться, ни во что не вмешиваясь. Когда подпускаешь к себе людей, вечно начинаешь жить их проблемами.

– Он даже не попрощался. Что за неуважение!

Умник кашлянул.

– Давайте все же обсудим рассказ. Если Сирота в следующий раз захочет выслушать критику, у нас будут готовые тезисы.

Вредина расхохотался.

– Да он, наверное, от стыда на Северный полюс убежал!

Любовник пожал плечами.

– Рассказ как рассказ. Не плохо и не хорошо. И не страшно.

– А у меня мурашки пробежали, – сказал Простак. – По крайней мере, в концовке.

– А у меня нет, – сказал Вредина.

Он все дергал ножкой, глазки бегали, выглядел одновременно радостным и взволнованным. Что с ним такое?

– Я все же не понимаю вот что, – продолжил Любовник. – Для чего это написано?

– Ни для чего, – сказал Простак. – Просто история. Рассказ, который выполняет свою работу. Или не выполняет… Короче, автор не обязан выражать какие-то идеи, что-то проповедовать. Да и кто он такой, чтобы нас учить? Мы ничуть не глупее. Есть только два вида литературы – плохая и хорошая.

– Ну, хоть за это спасибо, – иронично отозвался Любовник. – Кинул с барского плеча.

– Я имею в виду… вещь может быть сделана качественно, или некачественно. С точки зрения техники. Но история самодостаточна сама по себе. Совсем не обязательно приплетать некую идею. Вот тут идеи нет. Голый сюжет. И это хорошо.

– Да, я слышал эти теории, – отозвался Умник, поправляя на носу очки. – Что литература – «просто литература». Есть противоположная, все менее популярная, точка зрения, что литература становится Литературой лишь тогда, когда в ней есть сюжет + что-то еще.

– Я вообще ни хрена не понял, – сказал Вредина.

– Твои проблемы. Итак, есть постулат, что литература становится собой, когда она равна себе, не пытаясь встать на цыпочки, превратиться в нечто большее.

– Да, я тоже это слышал, – вступил Любовник. – Похоже на рассуждения многих моих друзей, что смысл жизни – в самой жизни.

Вредина вытаращил на нас глаза, как на сумасшедших.

– А что, в этом есть сомнения?

– Ну, – протянул Любовник, тряхнув мелированной челкой. – По-моему, это зашквар.

– Это почему же?

– Ну посмотри. Вот у тебя рука. Ты же не можешь сказать, что смысл руки – в ней самой. Любая часть тела имеет значение только потому, что связана с организмом в целом. И выполняет определенную функцию. А теперь представь, что руку тебе отрезали.

Вредина аж подпрыгнул на месте. Нервно облизнул губы.

– Типун на язык! Зачем кому-то отрезать мне руку?

– А просто так, – усмехнулся Умник. – Забавы ради. Смысл отрезания – в самом отрезании.

Они с Любовником расхохотались, довольные друг другом, а Вредина тоже угодливо хихикнул, но весь побагровел, как вареный рак.

– А еще, когда не хотят нести чушь вроде: смысл жизни – в самой жизни… то есть «вода водяная, масло масляное»… как будто явление можно определить через него самое, говорят: «смысл жизни – в опыте».

– Ну да, – закивал Простак, как китайский болванчик. – В бесценном, уникальном опыте.

Я заметил, что огонь в камине на минуту вспыхнул чуть ярче и стал синим. Никто больше не обратил внимания. Все смотрели на Умника.

Кстати, камин. Кто его зажигает? Я все время прихожу вторым или третьим. Странно, что в одной комнате собралось несколько человек, которые умеют обращаться со старинными каминами. Какие-то специальные курсы, что ли, оканчивали?

– Скажешь, опыт тоже зашквар? – поинтересовался Вредина.

– Я скажу, что опыт не имеет никакого смысла. Во-первых, его нельзя передать другим. Во-вторых, даже сам человек не может им воспользоваться. Ведь наши проблемы никогда не повторяются. И даже одну и ту же проблему нельзя решить два раза одинаковыми способами. В-третьих… что есть опыт? То, что мы помним. А что мы помним?

– То, что приносит удовольствие, – сказал Любовник, странно улыбнувшись.

– И то, что причинило нам боль, – кивнул Умник. – То, чего нужно избегать. Получается, что смысл жизни – в знании об удовольствии и том, чего надо бояться.

– Ну, нормально, – сказал Вредина.

– У животных то же самое.

– А люди и есть животные.

– Вот о том я и говорю. Если ты берешь концепцию самоценного опыта, ты не можешь сделать другого вывода.

– А чем тебе не нравится вывод?

– Ну, если это так естественно для человека, быть просто животным, почему с тех пор, как эта идея стала мэйнстримом, в обществе неуклонно возрастает количество депрессий, психозов и самоубийств?

– Не забудь про разводы и аборты, – добавил Любовник.

Вредина пожал плечами.

– Просто слабые людишки не могут выдержать правды. Жизнь – серая, грязная. И бессмысленная.

– Зачем же мы тогда живем? Зачем рождаемся?

– А ни за чем. Просто родители переспали друг с другом, испытали оргазм, и вот они мы, ненаглядные. Может, мама забыла принять таблетку, а у папы порвался презерватив. А на аборт денег не хватило.

Умник презрительно скривился.

– У нас аборты бесплатные. И входят в государственную программу медицинского страхования. Мы, как налогоплательщики, обеспечиваем женщинам право убить наших детей.

– Тем более. Может, мама с папой были пьяные. Или ненавидели друг друга.