Василина Орлова - ЯММА №2 (8)

Сам

Грустный комедиант растворялся в потоке мыслей о причудливой просьбе главного полицейского, которого в округе знали как не в меру жёсткого, властного и несговорчивого солдафона. Конечно, его любили и почитали; и даже в знак уважения нарекли его именем окружную почту, назвали новую породу почтовых голубей и изготовили дюжину почтовых марок с его надменным, хотя и совершенно бесподобным профилем. (Впрочем, всё это будет потом, и последовательность выйдет иной: марки-голуби-почта, но кто сейчас об этом помнит). Округа всячески пыталась очеловечить своего жандарма, а он взял, да и очеловечил себя сам – во вторник грубиян попросил комедианта сочинить стих.

Равнодушная каллиграфия

«Помогите мне написать письмо маме и брату». Дама-почтмейстер не удивилась просьбе главного полицейского. Она помогала писать письма многим жителям округи – даже адресованные ей самой от многочисленных поклонников и поклонниц, которые, хоть и обладали романтическими чертами, но имели трудности с эпистолярным выражением своих крылатых чувств. И всё же она удивилась. Как этот громоздкий шкаф, набитый формулярами и протокольными бланками, решился на письмо маме и брату, да ещё обратился к ней, к даме-почтмейстеру, с просьбой оснастить это неожиданное послание изящными каллиграфическими витиеватостями. Но удивление почти равнодушно превратилось в согласие.

Якобы

Тогда-то он и дрогнул. Дама-почтмейстер не была видна за почтовой занавеской, но голос, но руки… Это была река из волшебной карамели – и любой заправский пловец непременно бы в ней утонул. С радостью. Изо всех сил. Утонул и жандарм. Он осознанно шёл на это, потому как слишком убедительным был рассказ одного горе-утопленника, решившего утонуть из-за дамы-почтмейстера буквально и прыгнувшего с моста в главную реку округи. Настоящую, не волшебную. «Но разум меня подвёл – мост-то был под рекой, оттого я лишь намял свои дурацкие бока». Это признание надоумило главного полицейского (под одобрение публики) отправить чудака в психиатрическую клинику имени Р. Баха, а самому пойти на почту… написать письмо маме и брату. Якобы.

Вихри

Грустный комедиант после многочасового рассказа о голосе и руках дамы-почтмейстера решился-таки одёрнуть главного полицейского, сославшись на всецелое понимание ситуации. И это было справедливо. Хотя он не писал стихов, но умел хранить тайны и был склонен к импровизации, да и эфирно-зефирные вихри, вскружившие голову жандарма-солдафона, зацепили даже бронзовые колокольчики колпака комедианта. Они сами собой зазвенели сладкими элегиями и сонетами, причём настолько плодовито, что под их сочинительство и написание потребовались неделя и целый обойный рулон, припасённый комедиантом для собственной каморки в варьете. Главный полицейский впервые в жизни шёл по округе с улыбкой. Даже слабослышащий аптекарь отчётливо слышал, как нежно и пылко танцует грубое полицейское сердце.

Ажурная перчатка

…Когда было официально объявлено, что пациент психиатрической клиники им. Р. Баха совершенно здоров, то чувствующая свою вину публика почти единогласно решила назначить его на должность главного полицейского округи. Против выступила лишь дама-почтмейстер. Сложно сказать, чувствовала она свою вину или нет, но то, что именно дама привела потерявшего голову грубияна к последнему мосту в его жизни, было очевидно. В тот очаровательный, но роковой весенний вторник она повредила канцелярским ножиком свою ажурную перчатку и была, что называется, не в духе, оттого, ничего не поняв, лишь помотала невидимой головой. Молчание главный полицейский оценил как знак несогласия и, не произнеся ни звука, удалился. Он шёл исчезая. И совсем не думая о том, что его грубый, совершенно бесподобный профиль вскоре украсит почтовые марки, недурных голубей и почту, а мост благодарные, но мстительные жители округи нарекут именем дамы-почтмейстера. Его и только его дамы-почтмейстера.

Утро было холодное, серое солнце светило тускло и как бы неохотно, а влажный ветер, ещё ночью распахнувший неплотно закрытую форточку, пробрался в дом и стал шарить по письменному столу, выискивая что-то среди разбросанных бумаг, салфеток и детских рисунков. Тамара Ксавьеровна Парадайз привычным, почти механическим движением накинула на плечи халат и сунула холодные босые ступни в белые тапочки.

Всем своим существом она напоминала говорящую механическую куклу с замершим пластиковым лицом, рваными слегка заторможенными движениями и голосом робота-автоответчика, невпопад говорящего одними и теми же фразами. Казалось, что место её должно быть в мавзолее или музее восковых фигур, но никак не в обычной жизни. Однако Тамара Ксавьеровна каждое утро вставала и ходила на работу, и, кто знает, может быть, и вы не раз сталкивались с этим ледяным изваянием, ощущали, как по вашей спине пробегает необъяснимый холодок и спешили, отведя глаза убраться прочь.

Этим утром, когда Тамара проснулась, Виктор ещё спал, дети, наверное, тоже. Она захлопнула форточку, запирая ветер в доме, собрала с пола бумажки, какие-то рисунки и с полным безразличием швырнула их в мусорное ведро. Она чувствовала себя уставшей, опустошённой, измотанной. Она всегда чувствовала себя так. Может, все в этом доме так себя чувствовали? А может быть, только она.

Проходя мимо детской, Тамара заметила беспокойно спящего младшего сына. Его белёсые ресницы подрагивали, словно норовили распахнуться в любой момент. Что снилось этому маленькому чудовищу? Неужели, и Антихристу могут сниться кошмары? Подавив в себе желание задушить Морица подушкой, Тамара прошла мимо.

Виктора Парадайза она встретила, когда ей было шестнадцать лет. Тогда она работала в маленькой цветочной лавке Диадемы Ложнозибольдовой недалеко от мотеля «Drunk mama». Тамара никогда не была первой красавицей, но она была молода, а все молодые красивы по-своему. Однажды вечером, когда уже почти стемнело, в лавку заглянул человек, который представился Виктором. На улице дождь лил с такой силой, что казалось, будто сами небеса разверзлись над Большими Василинками, чтобы излить на жителей земли гнев божий, и Виктор попросил разрешения переждать ливень в лавке. Тамара не возражала, легко поделившись местом в своём ковчеге. Тогда она ещё была способна на хоть какое-то сострадание.

В благодарность Виктор купил первый попавшийся букет и протянул ей.

– Вы очень красивая.

Прежде Тамаре никогда не дарили цветы и не делали комплиментов. Она улыбнулась и взяла букет, а через девять месяцев родился Ибис.