Рома Джин Эйр - Между солнцем и луной. Что всего дороже

– Я буду заменителем того самого шестого?

– Нет, Инге, ты будешь утерянной шестой шестеренкой, – наклоняя голову, чтобы наши щеки соприкасались, также шепотом отвечает Мик.

– Кто это был?

– Может, когда-нибудь расскажу, – уже громче добавляет Михоэль, перебирая пальцами правой руки мои снова перекрашенные волосы, – мне очень нравится этот цвет.

«Мне очень нравишься ты»

Свет медленно начинает гаснуть, а белый экран перед нами покадрово заливает рекламный ролик «Steen&Strøm», не давая глупейшей фразе вырваться из меня, хороня её глубже, чем это вообще возможно.

У Мэттью Макконахи есть «Оскар», потому что он прекрасный актер. У Мэттью Макконахи есть «Золотой Глобус», «Сатурн», даже «Эмми» за лучшие мужские роли.

Михоэль, который как бы невзначай соприкасается своим плечом с моим, который иногда тянется удобнее устроить руку на моем подлокотнике, накрывая при этом мою ладонь, который то и дело задевает мою ногу своими черными найками, однозначно достоин хотя бы одной из перечисленных премий за худшую мужскую роль.

Нет в мире столько ругательных слов, сколькими я проклинаю разделитель между креслами, который нельзя никак убрать, чтобы уютно устроиться в его объятиях. А этот еще, как будто специально, то и дело откидывает голову в бок, чтобы я искоса пожирала глазами шею, так и требующую отпечатка моих зубов и сине-багровых отметин засосов – да, засосов, не одного, а бесконечного количества.

Изредка шумно сглатываю, списывая это на тяжесть пива из жестяной банки, а не на лавовое желание его прикоснуться, раскаляющееся прямо где-то под корой головного мозга. И строго между крепко сжимаемых ног.

Благо Мэттью Макконахи уже в который раз выбивает из меня всепоглощающее восхищение его актерской игрой, пока это чувство не заливает собой предыдущее, превращая лавовое озеро в лавовое плато.

Чудом Господнем, не иначе, досматриваю «Темную башню» так и не сорвавшись.

Но когда в зале включается свет, бросаю мимолетный взгляд на Микаэля, который выглядел так, будто прошел за эти полтора часа все мировые пытки, вцепившись до побелевших костяшек во всё тот же мой подлокотник. С кресла из всех нас он встает самый последний, а вот из зала он выходит уже первым, чуть ли не убегая вприпрыжку.

Пока мы были в кино, Осло полоскало дождем. Не ливневым, нет, но пару сотен глубоких луж он всё-таки оставил после себя. Минивен Мика от бампера до дворников был усыпан мелкими каплями, лениво стекающими в общее остаточное море города, который уже после дождя заливало теменью.

Шальтиэль и Эсфир громко спорили, амплитудно жестикулируя, Часкел изредка кидал пару слов, поддакивая то одному, то второму, потому что в отличие от нас они внимательно следили за действием, разворачивающимся на огромном белом экране двадцатью минутами ранее.

Нам же с Михоэлем только оставалось отстраненно молчать, время от времени бросая друг на друга неопределенные взгляды. Делаю вид, что процесс никотинового легочного поглощения то единственное, чем сейчас заняты мои мысли и тело, пока Михоэль нервно стучит по влажному капоту своего автомобиля, разрываясь от желания то ли уехать уже отсюда поскорей, то ли усадить меня на этот самый капот и целовать до тех пор, пока губы не онемеют. С непреодолимым трудом Михоэль выбирает первое.

– Подбросишь нас? – откликается Часкел, зябко кутая холодные кисти в манжеты синей толстовки.

– Конечно, – Мик сильнее необходимого в последний раз хлопает по капоту, – рассаживайте, пока снова не полило.

Спешно выбрасываю окурок и чуть ли не мчусь к задней двери, пока парни отходят до урны, сплавляя в бирюзовый контейнер для переработки пустые банки из-под Heineken, но меня властно останавливает рука, вцепившаяся мне в плечо, почти рывком оттаскивающая к передней двери пассажирского кресла. Спиной ощущаю изгибы чужого тела, невесомо вжимающего меня в эту чертову дверь, и горячую ладонь, обхватившую мою шею чуть ниже затылка, ровно там, где волосы сбриты триммером. Случайно подаюсь немного назад, так, чтобы намертво впечататься спиной в каучуковый затвердевший мышцами живот и рвано дышащую широкую грудь, из которой, проезжая прямо по моей щеке и шее, выплескивается низкий голос и мятное, обтекающее меня, как мед, дыхание, заставляя практически кончить прямо под ним, без рук.

– Нет, ты будешь сидеть со мной.

Если бы я снимала порно, то оно начиналось именно так.

Ничтожные пятнадцать минут растянулись ветками ивы, постегивая меня на поворотах, в которые плавно вписывался Михоэль. Если к существительному «вождение» можно приписать прилагательное «красивое», то только так и можно описать сей процесс, когда Мик то одной, то двумя ладонями скользит по круглому шероховатому рулю, делая это красиво, как и он сам.

Пятнадцать минут от Гимле до Грефсена, мимо стадиона Уллеваала, вниз по Ингеброттвайен на три квартала выше технического музея. Ехали почти в полной тишине, пока ребята на заднем сидении изредка перебрасывались фразами, ежеминутно позевывая.

Попрощаться с Шальтиэлем и Часкелом даже никто не вышел из салона, просто махнули на прощание рукой, и так, мол, понятно, что все устали, и начинает клонить в сон.

До дома Эсфира ехали в мертвецкой тишине, если не считать приглушенной музыки из его же наушников, тихо брошенной Михоэлем «убери ноги с обивки», и стука моих коротких ногтей по приборной панели.

Вскоре и Эсфир покинул минивен, оставляя нас только вдвоем топиться в трещащем молчании вперемешку с безбожной неловкостью.

Проезжаем ровно шесть домов, после чего Михоэль плавно тормозит.

– Кто сидит спереди, тот выбирает музыку.

Пытаясь унять дрожь, почти синими пальцами открываю SoundCloud и бездумно тыкаю в последнее, что висит в моей музыкальной ленте. Альбом почему-то начинает воспроизводиться с конца, заливая салон не привычными низкими битами, а рваными басами с народными пениями.

Михоэль изумленно поднимает вверх обе брови, (где-то недели через две, я, сидя в его же квартире, буду учить его делать это только левой, а не двумя сразу), первый трек прослушивает без комментариев, пока мы стоим на месте, но как только включается второй, нажимает на газ, попутно спрашивая:

– Не хочешь еще покататься?

– Да. Хочу.

«А я хочу тебя»

Как только включается третий, мы уже несемся по сумеречному Осло, особо не разбирая дороги.

– Это на каком языке? – раздраженно вглядываясь в красный отблеск светофора, спрашивает Мик.

– Русский.

– Ты понимаешь?

– Я его «почти носитель».

– Как это? – загорается спасительный зеленый.

– Я училась на родине своей матери.

– В России что ли?

– Я училась на базе Министерства культуры Дании и Датского института культуры.