Сергей Хоршев-Ольховский - Обыкновенная любовь

– Митька, прохвост! Поехали скорее! – закричал он гневно и, не дождавшись ответа, ловко перемахнул через боковой борт грузовика.

А следом за ним через борт перемахнул Фёдор.

– Где он есть? Болван треклятый! – неумело выругался Матвеич, уверенно приземлившийся на ноги. – Только же был здесь!

– Пошёл за бутылкой. Где же ему быть? – догадался Фёдор, приземлившийся рядом.

– Я убью его! – в гневе потряс кулаком Матвеич.

– И я убью! – сердито выпалил обычно сдержанный Фёдор.

Самодовольный Митька возвратился через пару минут.

Но Матвеичу эти две минуты показались нескончаемо длинными, он хорошо знал, что в данной ситуации дорога не то что каждая минута – каждая секунда.

Митька весело насвистывал «Чёрного кота» и нёс в руках две большие бутылки дешёвого вина, прозванного в народе червивкой.

– Митька, ты с ума сошёл, что ли?! Где твоя совесть?! – кочетом налетел на него Матвеич.

Митька злорадно ухмыльнулся и вызывающе пробормотал:

– На совести далеко не уедешь.

– Что-о?.. Что ты сказал?! – рассвирепел Матвеич ещё больше. – Неужели не понимаешь, что делаешь, обормот?!

– Так я же остановился всего на пять минут. Что тут такого особенного?

– Вот за это и ответишь!

– Ещё как ответит! – сжал кулаки Фёдор.

– Ах так?! – взвизгнул Митька. – Я дальше не поеду! Я не напрашивался к вам!

– Да куда ты денешься?! – закричал Фёдор и сграбастал Митьку за шиворот.

– Не поеду! – орал Митька, дрыгая худыми ногами.

– Поедешь, ещё как поедешь! – приговаривал Матвеич, грубо подталкивая Митьку коленом под зад.

– Ладно, поеду! Только не бейте! – согласился Митька и так резво запрыгнул в кабину газика и запустил двигатель, что Фёдор с Матвеичем едва успели вскочить обратно в кузов.

– Он что, продаёт государственный бензин? – отдышавшись, спросил Матвеич.

– Да кто ж его теперя не продаёт? Теперь-то не расстреливают за это!

– Интересно дело!.. А куда смотрят заинтересованные лица?

– Они теперь заинтересованы в другом! – сплюнул с досады Фёдор.

– В чём это?

– Как бы простой народ дюжее обмануть да поскорее отрапортовать наверх, что у них всё хорошо, план сделан, народ доволен, радуется, партию благодарит и «всё выполним» говорит. Глядишь, орденок подвесят за это. А орденоносцы у нас непогрешимые теперя.

– Погоди-погоди! – рассердился Матвеич. – Заладил одно и то же! Теперя, теперя! Слишком уж неприглядную картину обрисовал ты.

– Может, и преувеличил я маленько, – не стал спорить Фёдор. – Но, как ни крути, много воровства и обмана. Вот скажи: стал бы этот недоносок бензином торговать, не доводись он завгару племянником?

– А сам?.. – пристально посмотрел Матвеич на Фёдора. – Никогда, что ли, не воровал из колхоза?

– Было дело.

– Вот видишь, нет в этой жизни безгрешных людей!

– Есть.

– Разве?

– Я был таким до прошлой зимы. Не то что зёрнышка – соломинки никогда не присвоил. А тут, как на грех, завхоз мне на ферме под руку подвернулся, а точнее, я ему: «Отвези-ка, Федя, нам с заведующим три мешочка дерти, – говорит он. – И не сомневайся, мы выписали в правлении колхоза. Всё по закону». Ну я и отвёз. Два у них выгрузил, а третий остался у меня в санях. Тут-то я сразу догадался, в чём дело, да поделать с собой ничего не мог – впервые досталось задарма. И так каждую неделю стал я увозить с фермы по три мешка. А одним вечерком взял да и прихватил вдобавок ко всему полные санки люцерны. Завхоз сразу пронюхал про это дело, вызвал к себе и ла-а-асково задребезжал голоском своим паршивым: «Нехорошо, Федя, делаешь, крадёшь государственное добро. Придётся в тюрьму засадить тебя, коли и нам не подбросишь ночью люцерны». Понятное дело, отвёз я им сена с испугу, сколько просили – утром только очухался от страха и сразу пошёл к завхозу: «Как хочешь, Гаврилыч, хоть обижайся, хоть нет, но я тебе больше не товарищ, – сказал ему напрямую. – Молчать буду – Бог свидетель, а воровать не стану. И не смей неволить. Пришибу!» И представил ему под нос свой волосатый кулачище. Затрясся он весь, глазками мышиными заморгал, сло́ва вымолвить не мог…

– И что, помогло?

– Помогло. Приставать не стали, но подыскали другую работёнку.

– И какую же?

– Начальником куда пошлют.

– И как тебе такая работёнка?

– Ничё. Жить можно. Меня не напугаешь никакой работой. Воронка́, правда, жалко… Я ж его взял ещё малюсеньким жеребёночком. Он околевал от какой-то мудрёной болезни, а коновал хотел усыпить его. Уж как я только за ним не ухаживал – как за дитём родным! Он даже жил у нас в хате зимой. Теперь, как завидит меня где-нибудь, так жалостливо ржёт – аж душа у меня выворачивается наизнанку! Санки тоже забрали, а они же у меня были как игрушечка – подгонял досточка к досточке. Да, видишь ли, оглобли оказались казёнными, – усмехнулся Фёдор и стал скручивать самокрутку – козью ножку.

– И как ты стерпел такую несправедливость? – удивился Матвеич. – Надо было обратиться в партком. Мы бы быстро навели порядок. Да и сейчас ещё не поздно.

– Нечего ворошить старое, сам виноват. Как говорится, знай своё корыто, – философски, с усмешкой подытожил Фёдор и заглянул за передний борт грузовика. – Матвеич, мы приехали! – воскликнул он.

Митька сбил в спешке табличку «ВЪЕЗД ТОЛЬКО ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ТРАНСПОРТА» и лихо зарулил в узкие ворота районной больницы. Он на скорости подкатил прямо к ступенькам приёмной, резко затормозил и первым кинулся помогать тётке Ульяне, пытаясь загладить свою недавнюю нелепую вину.

– Ткачёва! О чём задумалась? Мечтаешь о Синдбаде-мореходе? – прикрикнула голосистая учительница, заметив, что лучшая ученица десятого класса Люба Ткачёва сидит в задумчивости перед чистым листом бумаги и совсем не собирается писать сочинение.

Учительница литературы в глубине души любила Любу, но относилась к ней с некоторой предвзятостью. И всего лишь за то, что Люба успевала прочитать книг больше, чем она сама.

Люба вздрогнула от неожиданности и заплакала: она не мечтала, она думала о маме.

– Ткачёва, не подавай дурной пример! – не вдаваясь в тонкости происходящего, потребовала учительница.

– Александра Ивановна, она не может писать сегодня, – вступился за Любу сосед по парте.

– Виктор, я ничего у тебя не спрашивала, не отвлекайся, пиши сочинение!

– Она правда не может писать сегодня. Разве не видите?

– Ещё бы!.. Это же не любовная записка!

– Александра Ивановна, – не унимался Виктор, – вы раните психику формирующегося человека. А ведь в скором времени она сама будет мама и…

И класс содрогнулся от хохота мальчиков, не давших сказать Виктору последнюю фразу. А девочки смущённо потупили глазки, и их щёчки зарделись румянцем.