Ольга Краузе - Исповедь авантюристки. Повесть

Это был тот самый легендарный СМП-14, к которому мы так стремились. Папу назначили прорабом. Мама, было, взъелась на него за то, что он ни начальник, ни главный инженер, а всего лишь прораб, но, осознав всю прелесть стабильной жизни, отстала. Папа уже ездил без нас. Но зато со всех своих поездок привозил нам подарки. Однажды он подарил мне губную гармошку. И с тех пор я не вынимала ее изо рта. Первая мелодия, которую я освоила, была песенка про юного барабанщика. За ней все неаполитанские песни из репертуара Робертино Лоретти. Потом «Хазбулат удалой» и прочие русские мелодии. Ребятам нравилось. Мы теперь все игры устраивали под гармошку.

Гармошка. Моя гармошка. Моя подружка под подушкой. Лучше скрипки и, конечно, лучше пианино. Музыка в кармане. Музыка, которая всегда с тобой. Если бы хоть кто-нибудь знал, какое горе она мне принесет. Но пока все было безоблачно. И только Полкан, задрав морду, выл под мою музыку. Только он чуял эту неминучую беду.

Мы еще оставались жить в вагоне, когда вновь наступило 1 сентября, и мама повела нас с сестрой в школу. Если для меня это был уже не первый год, то Аленка пошла-таки первый раз в первый класс. И ознаменовался этот день тем, что я узнала, что, в отличие от всех своих одноклассников, я не пионер.

Были бы мои родители попроще да по хитрее, надели бы на меня красный лоскут – и все бы приняли это как должное. Ан, нет! И вот началось:

– А где твой галстук?

– У меня его нет.

– Почему?

– Я не пионер.

– А за что тебя не приняли в пионеры?

Я же не знала, что надо было заявить, что это потому, что в нашей малокомплектной школе ремонтноподвижного состава не было пионерской организации. Я возьми да и вспомни про треклятые три буквы, написанные когда-то мною на классной доске в средней школе города Новокузнецка. Только если тогда-то я эти буквы написала, то теперь четко и громко выдохнула вслух перед всем классом.

Позорной скамьи в той школе не было. Меня просто выгнали из класса. По коридорам слоняться я не стала. Стоял теплый солнечный день. При школе был разбит прекрасный яблоневый сад. Спелые, ярко-красные плоды манили в самую гущу кроны. Как я оказалась на дереве – не помню. Зато хорошо помню, что стащил меня оттуда стройный лысеющий дядька. Это был старший пионер-вожатый нашей школы. Звали его Виктор Александрович. Мы с ним сразу нашли общий язык. Я наверное тогда ему всю свою жизнь рассказала. По крайней мере, мне так показалось.

К приходу моей матушки все конфликты были улажены, и Виктор Александрович объявил, что я принята в школу горнистов, а в пионеры меня примут на первой же пионерской линейке. «Дочь фронтовика и строителя-путейца не должна страдать из-за трудностей ремонтно-строительных будней!» На маминых глазах выступили восторженные слезы. Такой мужчина – и в каких-то пионервожатых пропадает!

А у моей сестрички в этот ее первый торжественный день вроде бы ничего и не происходило. На все расспросы типа – ну, как в школе? – она низко склоняла голову и тихо шептала: – Хорошо…

А потом Аленка пропала. Вроде бы тут гуляла, со всеми ребятами в яблоневом саду, и куда-то делась. Только поздно ночью ее сняли со скорого поезда РОСТОВ-АРМАВИР, где она с зажатым в кулачок пятачком сидела с полной уверенностью, что все поезда, со всех на-правлений следуют непосредственно в Сибирь, где есть хороший детсадик, няня Шура и нету школы.

На следующий день Виктор Александрович грозно кричал в кабинете директора на учительницу моей сестрички:

– Видимо, у нас так все замечательно, что ребенку невыносимо!

И я тогда порадовалась за маму. Больше ей не надо переживать за Виктора Александровича. Он тут не просто пионервожатый. Он всем учительницам строгий начальник.

Каждую субботу последним уроком в нашей школе были уроки внеклассного чтения, на которых мы должны были отчитываться о том, какие книжки прочли за неделю и, обязательно, проводилось обсуждение статей «Пионерской правды». Вот на одном из таких уроков Виктор Александрович, в присутствии директора и завуча школы организовал диспут о частной собственности и пионерской совести. Обсуждалась статья про мальчика, который все лето вместе с мамой и бабушкой простоял на рынке, торгуя овощами со своего огорода и заработал таким образом себе на велосипед и новую школьную форму. Особенный акцент в этом обсуждении Виктором Александровичем упирался на то, что и ПИОНЕРСКИЙ ГАЛСТУК мальчик купил себе за эти деньги, деньги частника и рыночного торгаша. Негодование любимого педагога разбудило и в наших сердцах безудержный гнев.

После уроков, возвращаясь домой, мы с Нинкой Ивановой и Светкой Марченко с жаром обсуждали Валю Кацюбо, которая несомненно была такой же частницей, как и тот мальчишка из «Пионерской правды». Нам не приходило в голову, что пока мы еще смотрим утренние сны, эта девочка уже на ногах, поит, кормит и доит корову, выгоняет ее на пастбище, продает молоко соседям, поскольку ее мать уже на работе. Потом она собирает своих младших братьев и сестер кого в детский садик, а кого в школу, готовит им завтрак, одевает, обувает. Нам не приходило в голову, что у этой тихой, всегда чистой с аккуратно заплетенными косичками девочки нет такого детства, как у нас. Для нас на тот момент Валя Кацюба была страшным классовым врагом номер один. И вот именно в момент жарких споров она оказалась у нас на пути. Мы втроем набросились, с остервенением сорвав с нее пионерский галстук и в клочья разорвав на ней школьный фартук. Наши чернильницы-непроливашки забрызгали ей все лицо и русые косички. Мы не отставали от девочки, пока она не заплакала. Счастливые и довольные своим «подвигом» наша троица разошлась по домам.

И ведь никто за это не наказал. А мы через неделю и сами забыли про тот случай. Вот только за молоком теперь приходилось идти на другой конец Батайска и стоять в огромной очереди, а молока не хватало и на половину той очереди.

Мама Вали Кацюбы никуда на нас не жаловалась, она просто продала свою корову. Мы ли в том виноваты, или очередное постановление партии и правительства, теперь уже не узнать.

Моя сестричка Аленушка болела и врач сказал, что молоко ей необходимо. Я узнала, что люди, которые первыми оказываются в очереди за молоком, записываются в эту очередь с пяти часов утра. У меня не было часов. А будильник был у мамы и заводить его на такую рань она категорически отказывалась: «Потерпим. Отец вернется с линии и привезет молоко». Отец, действительно, привозил пакеты порошкового молока, его хватало только на стряпню и кашу, а творог и свежее молоко для питья покупались у мамы Вали Кацюбы. Вот только теперь у них ничего не купить.