Ольга Краузе - Исповедь авантюристки. Повесть

Вот так я впервые услышала имя великого пианиста Владимира Софроницкого. Потом я не пропускала ни одной радиопередачи о нем. Все пластинки с записями игры Владимира Софроницкого были в моей коллекции. В Википедии вы прочтете, что всю жизнь Владимир Владимирович ненавидел концертные записи, он называл их – «мои трупы», но, увидеть и услышать игру живого маэстро мне не довелось – он умер в конце августа 1961 года в возрасте шестидесяти лет, в Москве, за три года до возвращения моего семейства из Сибири.

После ссоры, на почве моей музыкальной бездарности, родители почти две недели не разговаривали. А мы с няней Шурой зачастили на утренние сеансы в кино во Дворец Алюминьщиков, где четыре раза подряд посмотрели мультик «Чипполино», после чего я решила стать скрипачом, как мальчик Груша.

– Мам, пап! Я буду скрипачом!

– Ну да, ну да…

Они соглашались. Я им верила. Из Ленинграда пришел контейнер. Дворник дядя Тагир со своими товарищами втащили его на третий этаж в нашу квартиру. Когда контейнер раскурочили, там было совершенно новенькое пианино «Красный Октябрь».

Рояль превратился в большую подставку под мамины герань, фиалки и кактусы.

Пригласили настройщика из городского управления культуры. Длинный сутулый дядька оказался «своим человеком», из прибалтийских немцев, Фридрих Оттович Корх.

– Товарищ Краузе! Я Вас от всей души поздравляю! Стать обладателем возрожденного Беккера – это сказочная удача! И, что самое ценное, его же не сопрут – надорвутся!

Рояль товарищ Корх потом пристроил в кабинет директора центрального гастронома. Его жена остервенело тянулась к культуре и постоянно тягала мужа в местную филармонию, дабы не отстать от приличных людей.

Мои первые заседания за возрожденным Беккером были мучительны. Свежеструганный инструмент с трудом поддавался детским пальцам. В отличие от евпаторийского инструмента, на клавиши «Красного Октября» приходилось усиленно давить. Но я не очень переживала. Я же буду скрипачом…

Однако завтра 1 сентября, а скрипку мне так и не купили. И я уже чуяла неладное, но паниковать раньше времени не решалась.

На следующий день, к трем часам, мы с няней Шурой отправились на первое занятие. На двери в которую мы вошли, висела надпись: «Класс скрипки». И я окончательно успокоилась.

Мою учительницу звали Ольга Федоровна. Жгучая брюнетка с огромными черными глазами. Мое сердце взлетело до потолка и рухнуло в пятки. В горле пересохло, и зубы стали выстукивать «Турецкий марш» Моцарта.

– Ну, милая деточка, на чем играть будем?

– Нннна сссскккккриппппкккке…

– Нет, прелесть моя, о скрипке забудь! Ты у нас будешь учиться на фортепьяно.

Что такое фортепьяно – я не знала и знать не хотела. Душа разрывалась на части. С одной стороны, меня жестоко обманули, но с другой – моя первая в жизни учительница оказалась такой красоткой, что я согласилась бы с ней играть хоть на батарее парового отопления.

Как же мне хотелось покорить сердце этой прекрасной женщины! Первым делом я, конечно, решила исполнить ей «Бухенвальдский набат». Но она заткнула уши, закатила глаза, затопала ногами и приказала мне немедленно прекратить терзать казенный инструмент. Тогда я попыталась ублажить ее любимой папиной песней «Когда простым и нежным взором». Но она жестко схватила меня за руки и зашипела:

– Мало того, что ты на полкирпича мимо нот лепишь пошлятину, так у тебя и руки-то еще корявые!

Я чуть не плакала, но смирненько внимала ее указаниям. Далее мы с ней несколько занятий подряд долдонили «На зеленом лугу их-вох! Потерял я дуду их-вох!» А она только покрикивала на меня:

– Не качайся! Не виляй плечами! Мячик, мячик под ладонью должен быть! Ровно! Ровно по клавишам иди. И-раз, и-два! Большой палец под средний ровненько кладем и дальше, как ни в чем не бывало! И-раз, и-два!

Накрылась музыка медным тазом! По ночам я вскакивала от собственного крика: «И-раз, и-два!».

Но на что только ни пойдешь ради любимой женщины. Я уже решила: что когда вырасту и стану дяденькой, обязательно на ней женюсь. И мы будем жить долго и счастливо и помрем в один день, как в сказках у няни Шуры. А что она кричит на меня, так мама на папу всю жизнь кричит – и ничего.

Этот сбой в жизненной программе заложен был в мою душу еще тогда: кричит, ворчит – ничего, лишь бы быть вместе. И терпела, надеясь потом, в будущем, завоевать любовь и симпатию. Пока же на любовном фронте я отступала, даже не пытаясь занять оборону.

А дома нам провели радио, и папа купил радиоточку. Я с нетерпением ждала этого величайшего события. Надеялась вновь услышать голоса Лидии Руслановой, Марка Бернеса, Клавдии Шульженко, Константина Сокольского, Лемешева и Козловского, а главное – Георга Отса и арию из «Мистера Икс».

И вот репродуктор повешен и включен. А там дяденька говорит что-то про сельское хозяйство и тяжелую промышленность.

– Пап, а когда этот дяденька петь начнет?

– Это наш Первый секретарь, он не будет петь, он доклад читает.

И я битых три часа смирно сижу и жду – когда же Никита Сергеевич Хрущев перестанет говорить и, наконец, заиграет музыка.

Так и уснула под доклад Первого секретаря.

А в школе мы уже освоили с Ольгой Федоровной «Во поле березка стояла» и перешли на «У дороги чибис». От этих занятий музыкой и не пахло. Строгое «И-раз, и-два!» убивало мелодию. В школе я музыки не слышала.

А дома выжимала из тугого «Красного Октября» все, что могла. Папа сказал, что он тугой, пока новый. И чтобы он «разошелся», нужно играть, играть и играть. Главное – играть гаммы, чтобы все клавиши были задействованы.

Ольга Федоровна гаммы не задавала. Но, усвоив формулу беспрерывной игры тремя основными пальцами, используя безымянный и мизинец только перед обратной чередой звуков, я гоняла по клавиатуре все быстрее и быстрее, до полного изнеможения.

Труднее было с аккордами. Как я ни пыталась растопырить ладошку, не то, чтобы октаву, от большого пальца на ДО я могла дотянуться мизинцем только к ЛЯ ДИЕЗ и не более. Правда, я всех уверяла, что это не ЛЯ ДИЕЗ, а СИ БЕМОЛЬ, но мне и самой от этого было не легче.

Теория музыки усваивалась со скрипом, исключительно из-за патологических особенностей моего разума. Все, что необходимо было вызубрить, в голове не укладывалось. Наконец это понял мой отец.

– Что ты маешься? Скрипичный ключ как называется?

– Скрипичный ключ.

– А еще как? Вам там что, не объяснили? Ключ СОЛЬ он называется. Потому что пишут его от точки на второй линейке, где находится нота СОЛЬ первой октавы. Значит, ноту СОЛЬ ты уже запомнишь навсегда. Если весь звукоряд чистых тонов составляет семь нот ДО, РЕ, МИ, ФА, СОЛЬ, ЛЯ, СИ, то, зная, что СОЛЬ на второй линейке, ты просто вычисляешь остальные ноты: