Ольга Краузе - Исповедь авантюристки. Повесть

С раннего детства – замотанное горло, вечная ангина, увеличенные гланды. Сижу сама с собою в уголочке, что-нибудь мастерю-выдумываю… Мама так и говорила: «Лелька затихла – жди беды!» То у бабушкиной горностаевой муфточки все хвостики обрежу, чтобы не болтались… То у маминой коллекции почтовых марок, которые она еще после своего прадеда собирала, все зубчики обстригу, чтобы ровненькие картинки получились, и в папин гроссбух аккуратненько наклею – красненькие к красненьким, синенькие к синеньким и совсем разноцветные – на персональную страничку.

Девочка я была усердная, старалась в поте лица угодить родителям. За что и получала страшные тумаки, которые мужественно терпела, представляя себя Зоей Космодемьянской. Маму я доводила до озверения, а папа все ж таки пытался за меня заступаться, умоляя матушку не бить меня по голове:

– А то ж совсем дурой станет, еще и гадить начнет!

Наконец дедушка дал мудрый совет:

– Дайте вы ей что-нибудь путное в руки! Займите ребенка делом!

Сказать легко. Бабушка пыталась обучать меня вязанию и вышивке болгарским крестом. Но мою усидчивость победила хроническая невнимательность. Регулярно считать стежки и петли было выше моих сил.

Вот тогда-то и решили усадить меня за рояль.

Рояль появился в нашем доме случайно. Его сосватали нам из Кемерово отцовские сослуживцы. Прибыв зимой, он долго стонал в гостиной, оттаивая и приходя в себя.

Для ребенка рояль в доме – это персональное государство. Особенно если он стоит не посреди комнаты, а в углу, чтобы под него можно было поглубже забраться. Там и от родительского гнева прятаться надежно. Не будут же они за тобой на карачках ползать. Они же взрослые, им не солидно. А еще под роялем сладко петь. Раньше, до рояля, я вообще не пела. А под роялем самое то. Первая моя песня была любовная:

А папа заявил, что петь надо патриотические песни. Но мама возразила:

– Песня про рожь – лирико-патриотический жанр, поскольку про русскую природу.

Но авторитетным для меня было мнение папы, и я терзала дедушкин патефон, разучивая песню Якова Шведова «Орленок» в исполнении хора мальчиков. За рояль же меня пока не пускали. Ждали дядю Осю, который должен был приехать из Новосибирска в служебную командировку к нам в Сталинск-Кузнецкий и настроить этот самый рояль.

Дядя Ося приехал. Маленький, худенький, носатый, шумный.

– Ну, и что? Это называется рояль? И на какой табуретошной фабрике его стругали? Леопольд Карлович, я Вам, положа руку на сердце, скажу: ребенка на таком комоде учить – ка-ле-чить!

– Иосиф Арнольдович, да где ж я в ближайшее время что-нибудь приличное найду? Теща в Ленинграде стоит на очереди. Но когда та очередь подойдет!..

– Мало того, что это отвратительная мёбель, дак эта прямострунка же совершенно строй не держит! Эх, ладно! Пока я тут, еще недельку буду подстраивать его ежедневно, а потом ищите местного кустаря.

Полдня дядя Ося сопел над инструментом, подтягивая струны и тыркая туда-сюда по клавишам. А потом как вдарит «Бухенвальдский набат»:

Ох, я вста-а-ала… Прямо как вкопанная. Так меня эта песня прошибла. Это вам не хор мальчиков со своим «Орленком»! Баритон дяди Оси сразил меня наповал. Не, ну, крутила я на дедушкином патефоне арии в исполнении Шаляпина, но меня ж не обдуришь. У нас в семье поговаривали, что от шаляпинского голоса стекла в окнах дребезжали. А я на всю катушку патефон заводила, даже в пустой медный таз его для пущей громкости ставила, но окна на Шаляпина не реагировали. А вот «Бухенвальдский набат» в исполнении дяди Оси взбудоражил весь дом.

Я тогда сразу же решила – жизнь положу, только чтобы петь, как дядя Ося! Но папа сказал, что баритон – чисто мужской голос. Вот тогда-то я и поняла, как же попала… Ну, почему какие-то визгливые мальчишки, вырастая, обретают такие раскатистые, бархатные голоса, а я обречена на пожизненное сопрано?

Всю ночь прорыдав, терзая мокрую от слез подушку, под утро я постановила:

– Все! Я больше не девочка. Я мальчик. А когда вырасту – стану дяденькой, и у меня будет баритон.

А во дворе девочки сказали, что я дура. Какой же я мальчик, когда у меня косы до пояса?! Но я возразила, что видела у папы в энциклопедии портреты дяденек с длинными волосами, среди которых были великий английский драматург Шекспир, русский писатель Гоголь и венгерский композитор Ференц Лист. На что девочки уважительно заткнулись.

Но после обеда Танька Арнаутова заявила, что мой папа и вся наша семейка – интеллигенты сраные и жиды недорезанные вместе со всеми нашими композиторами, писателями и драматургами! Ну я и плюнула на тех девочек. Больше мне с ними делать было нечего. Раз я стала мальчиком, значит, мне надо с мальчиками дружить. А они весь день мяч гоняют, в футбол играют. Им не до меня. Вот только на воротах стоять никто не хочет. Вроде бы и считались, и жребий тянули, и монетку бросали, но на воротах стоять ни в какую, вплоть до драки. И тут я подвернулась.

– На воротах стоять будешь?

– Буду.

Сколько я пропустила мячей – неважно. Сколько раз получила по голове – плевать. Зато пять раз поймала мяч и под конец игры стала заправским вратарем.

Потом мы с мальчишками поехали на трамвае на другой конец города купаться на теплом канале. Там все мальчишки стянули с себя трусы, и я свои тоже… Оказалось, что у мальчишек письки болтаются, в отличие от моей. Сережка Куртиков сказал, что это потому что я девчонка. Но Юрка Ганькин меня успокоил:

– Это потому, что у тебя вся сила в косы ушла. Косы обрежь – писька вырастет.

Господи! Что же делать? Ведь мама всем говорит, что после того, как я разорила семью своими выходками, у них одно богатство осталось – мои косы. Это ж, если я еще и косы обрежу, меня пуще, чем за марки и бабушкину муфту лупить будут. Тут уж никакая Зоя Космодемьянская не спасет – угробят! С досады я чуть не заплакала. А потом и говорю:

– И ни к чему мне такая писька! Я буду мальчиком без письки. Мне бы главное – потом в дяденьку вырасти, чтобы у меня получился красивый мужской голос, который называется ба-ри-тон!

Никто из мальчишек возражать не стал, и мы пошли купаться.

вся сила в косы ушла