Алексей Жак - Изгнанник

– Вот так-то будет веселей!

Комната ожила и наполнилась бодрящими звуками. Все сразу задергались, как в конвульсиях, выстроившись в круг, и хотя никто уже не обращал на него абсолютно никакого внимания, Сергей догадался, что сегодня вечером ему придется здорово постараться, чтобы сойти за своего и чтобы его на общих правах приняли в эту веселую семейку.

«Только бы приняли на общих, не на птичьих, правах», – раздумывал он и торопился, как мог, еле поспевая за ритмом и бешеной пляской женщин, скакать же, как дети: резво и прытко, ему и не мечталось. – «А то и вовсе подумают, раз скачет, как козел, то и место ему самое подходящее в стойле, и не отпустят на луг травку щипать, или привяжут к колышку и прикажут пастись поблизости, в зоне их видимости. Или в оптическом прицеле», – совсем уж невпопад додумал он, приседая на корточки и тяжело дыша.

Сергей обливался потом, который стекал ему за шиворот и лез в глаза. Он раскраснелся, как девица на смотринах, отчего Оля заметила, приглядываясь к нему придирчиво все время танца:

– Ты, я смотрю, танцуешь, как заправский балерун. Где научился?

– В самодеятельном кружке в начальных классах. Был у нас такой кружок, куда приглашали всех желающих.

– И ты, конечно, находился в числе желающих?

– Не сказать, что шибко хотел, но там всем, кто записался, отметки в четверти выводили положительные. А у меня того, с дисциплиной были нелады, и кое-что по природоведению я не любил. Я больше точные науки жаловал и отдавал предпочтение числам и геометрическим фигурам. Больше, чем фигурам речи и словам. Но все меняется, не знаю даже: кстати или некстати такие метаморфозы в жизни.

– Все к лучшему, – серьезно сказала сестра. – И уж то, что сейчас конечно лучше, чем то, что было прежде.

– Это она фигурально выражается, а не конкретно о настоящем моменте жизни, своей и не только своей, – перевела Оля, сгущая краски, отчего обстановка неистового веселья немного потеряла в свете и помрачнела.

– Это-то я как раз стал понимать с возрастом, – сказал Сергей. – Даже иногда потянуло на стишки, на лирику. Старею, наверное.

– Бросьте, какие ваши годы, ребятки, – оборвала вздохи сожаления бабушка. – О годах жалеть не нужно. Это я вам, как поживший человек говорю. Но и расшвыриваться ими тоже не следует. Если что попалось в жизни ценное… или люди какие приглянулись, так не отпускайте… хватайте, хватайтесь за них и держите. Потом разберешься, нужно оно тебе или нет. Часто мимо проходит то, о чем в дальнейшем вспоминаешь с жалостью и злобой на свое лентяйство, безалаберность и невежество в вопросах деликатного свойства. Чего проще, казалось бы, протяни руку и вот оно, счастье, в ладошке.

«Вот так-то, братец ситцевый, имей в виду, наматывай на ус, и смотри в оба. Да, еще палец в рот не клади», – вихрем пронеслось в голове у Сергея. – «Мудрые слова они, конечно, и дураку полезны, но обжечься не хотелось бы».

Он смахнул капли пота с вихра и с висков, и новая мысль, пришедшая к нему сразу после этих незамысловатых движений, больше похожих на рефлексы Павлова, когда еда и опасность как-то соединяются, замыкаются на одном и том же, родственно солидарном, помогла утвердиться в правоте своих подозрений и подвести логичное основание под свою теорию:

«Дуть на холодное – глупость, конечно, да и не все, что горит опасно, однако раз ошибешься, а исправлять… сколько времени потребуется? Одному богу известно. Минер ошибается только раз. И это не пустые слова, за ними стоит многовековой опыт неудачников».

– Дети, – выкрикнула Виолетта, – не пора ли нам запускать фейерверк. Хватит жечь бенгальские огни. Это баловство, ребячьи забавы. Где наш пиротехнический арсенал?

4.

– Почему так в жизни? – спросила Ольга. – Любит только один. Взаимной любви нет. Есть безответная. Если один любит, другой обязательно нет.

– Почему ты говоришь: другой? – возразил Сергей. – Не другая. Ты подразумеваешь под прилагательным (прилагающимся к мужскому роду) «другой» мужчину? То есть дословно твоя реплика переводится так: если женщина любит, то мужчина ее нет. Тем самым ты подозреваешь меня, мужчину, в отсутствии чувств?

– «Ты слышишь избирательно: только то, что хочешь услышать, – услышал Сергей голос Оли, прозвучавший, как какофония ненастроенных музыкальных инструментов, в темной гулкой комнате где-то в отдалении от столицы. Кажется, в городе N (городе Net), где жила ее мать и сестра с ребенком от неудачного брака. Кажется, в этой семье все браки оборачивались неудачами. – Не то, что есть на самом деле».

– Я вовсе не хотела обвинить тебя, да и кого-либо другого, – сказала Оля своим, настоящим голосом.

– «Даже мне неизвестного, – продолжал вклиниваться в тишину чужой, чуждый ее интонациям, женский отзвук, бубнящий утробно, исходящий откуда-то снизу тела, присевшего на кровати. Будто прокрученный через воздушные жернова или винты, как мясо в мясорубке. А желудок ее способен был выдавить только звуковой фарш, процеженный через голосовые связки. – В обобщающем смысле – чей-то образ. Я опустила промежуточное слово „человек“, и только. Мои слова относятся не к мужскому роду, а ко всему роду человеческому, будь то мужчина или женщина».

– Я не об этом, – чуть не закричал Сергей, повысив голос и не заметив этого, – я о другом… Ты знаешь о чем.

– Тише, разбудишь всех.

– Я говорю о своем чувстве, а ты твердишь о неразделенной любви, – чуть ниже, на полтона сбавил Сергей громкость.

– Но что же, если все так устроено…

– Как устроено? Где?

– «Неразумно. Вокруг».

– Ты просто не замечаешь, – это голос Оли, вынырнувший из темноты.

– Хорошо, если я тебя люблю… из этого вовсе не вытекает, что ты меня не любишь.

– Ты много говоришь о… часто произносишь это слово: любовь.

– Что из этого?

– Этим словом нельзя разбрасываться. Оно слишком много значит, содержит в себе уйму… словом, если его часто произносить, оно потеряет смысл.

– Износится что ли?

– Да, вроде того. Истреплется.

– Так что, мне совсем его не употреблять в своей речи.

– Достаточно сказать раз-два. И всё. Ты же на каждом шагу его используешь. Теряется вера в искренность признания. Слово как бы тускнеет.

– Ну, знаешь, – Сергей еле сдерживался. – Если хочешь знать, чувства подтверждаются не только словами. Даже не столько словами, сколько делами.

– Вот, – приподнялась и оперлась на локоть Оля. В ее глазах лучился отраженный свет окна. И интерес. – Ну-ка, давай-ка продолжай. Что это ты о проверке делами говорил только что? Чем ты докажешь свою… это чувство, эту пылкость?

– А я не боюсь этого слова. Могу тысячу раз его выкрикнуть, и от этого оно не потускнеет для меня. И чувства мои не изменятся. – Сергей замолчал, и тут же прибавил: – Они от другого могут пропасть.