Алексей Жак - Изгнанник

– Нет, не надо.

Сергей вдруг подумал, что зря ее побеспокоил, живо себе вообразив, как она собирается в дорогу через всю Москву (не на край света, но все-таки), как упаковывает сумки с быстро собранными гостинцами: наверное, яблоки, апельсины, возможно, докторскую колбасу, чтобы не опух с голоду на кашах, белый хлеб, печенье, чем там еще набивают авоську хлопочущие о своих мужьях жены – безвозмездные санитарки, труд которых не оплачивается государством. И тут же успокоил себя мелькнувшей, хоть и кощунственной, но все же действующей расслабляюще, как будто массаж мышц души занял считанные секунды, мыслью, что, скорее всего, у нее и собрать-то нет ничего ему в больницу. Разве, ту же кашу в термос.

– Может быть, что-нибудь привезти?

Он ухмыльнулся.

– У меня все есть. Не нужно ко мне приезжать, я сам скоро к тебе приеду: говорят, что выпишут через несколько дней, максимум – неделя.

– Ну, тогда я спокойна – у тебя, правда, все хорошо?

– Более-менее…

– Болит что-то? Шрам? Не заживает, не затягивается?

– Нет, он не болит. Я привычный, это уже третий будет. На мне все заживает, как на собаке… бездомной.

– Что ты говоришь?

– Уже ничего. Всё прошло. Растаяло, как дымка за кормой…

– Тогда почему: более-менее?

– Как тебе сказать… скучаю по тебе… по уютной домашней постели. Больничная койка и вся обстановка гнетет. Один паршивый орган удалили, так другой загнивает.

– Потерпи. Раз все прошло хорошо – операцию, я имею в виду, – раз она благополучно завершилась, то теперь недолго осталось. Подожди.

– Всю жизнь жду. И терплю, и надеюсь.

1.

Сергей открыл почтовый ящик и нашел там белый конверт. Письмо?! Он перевернул с обратной стороны на лицевую, где писалось обычно: сверху адрес получателя, снизу – отправитель. Он посмотрел вниз. Строчки заскакали. Ему стало сначала дурно, затем защипало в носу, раздражение вспыхнуло молнией, как будто ему подсунули под нос не бумажный, не плотно утрамбованный прямоугольничек, а платок, смоченный, даже накаченный посредством чудо-шприца уксусной эссенцией, вызвавшей внезапную слезоточивость и туман в глазах. Он силился все-таки прочесть заколдованное послание и с трудом различил:

«г… Санкт… т… т… тире… Петербург… ул… д… кв… запятая… Семицветикова Яна… точка… точка… точка».

– Что за черт, – сказал он вслух, – троится в глазах. Откуда у нее мой адрес? Какое сегодня число? Сколько дней оно шло из другого города? Сколько вообще прошло дней с того момента, когда… когда я… не может быть… все это нереально… такого не может быть… разве, что в кино, или в тривиальной пьеске.

Он потер виски, но легче не стало.

«Не надо себя обманывать, – подумал он. – Неужели она написала? Она написала. Скажи еще, что не думал о ней? Не предполагал, что все так выйдет? Был человек, и нет человека. Так, мимолетное увлечение. Сколько их уже было. Пронеслось и забылось».

– Но она-то была, – воскликнул он, не сдержавшись от переполнявших его эмоций и клокотавших в груди, как кипящая вода в маленькой, прикрытой крышкой, кастрюльке. – Еще как была. Живая, наяву. Не во сне же она мне приснилась? Хотя с меня станется, и не такое воображал, – вспомнил он свои сумрачные видения.

Он закрыл на ключ дверь – еще и на цепочку почему-то – и присел на стул. Дрожащими руками распечатал конверт, оторвав неровно сбоку полоску, там, где сложенный пополам листок (или два листка?) оставлял внутри пустоту.

– Сейчас, я сейчас, – повторял он пустые слова, будто поддерживая себя, излишне взволнованного для такого рядового события, как получение весточки от полузабытой подруги, от случайной знакомой, образ которой уже давно рассеялся в его сознании.

А может, не рассеялся, просто где-то укрылся в тайниках, ожидая воскрешения, когда ему вновь вернут и распакуют, как припрятанную на потом, на десерт, посылку – ценную бандероль. Когда в театре жизни наступит аншлаг, и все всплывет, нахлынет волна воспоминаний, чувств, которые напомнят об истинности предпочтений, о честности перед собой, о том, что нельзя лгать, и нельзя разбрасываться удачей и ещё… что сердце не обманет. Никогда не обманет.

2.

Сергей вспомнил, как в очередной проход по бульвару – это было на исходе лета, и это не был утренний моцион ранней пташки, прогуливающейся по просыпающимся аллеям, медленно наливающихся солнечным светом, как яблоки румяными боками, – он увидал белых лебедей, расправивших свои крылья на всю длину и бьющих ими по воде, будто те стремились взмыть в небо к облакам и улететь на юг. Севернее лететь не имело смысла перед наступлением холодов, да и, кажется, некуда. Москва – самый последний, более-менее гостеприимный по климату участок суши, куда хотелось бы приземлиться красивой и свободной птице.

Они долго не могли успокоиться, угомонится. Вероятно, кто-то из прохожих напугал их, бросив чересчур увесистый кусок белого хлеба, краюху не меньше, в стоячую воду пруда. И всплеск ушедшей на дно горбушки с мякотью, напитавшейся мутной, грязной жидкостью, разбудоражил грациозную пару, пробудив от спокойного, сонного, безмятежного скольжения по глади и безобидного, не больного покусывания друг дружки в тонкую изогнутую шею.

Они продолжали бить воду крыльями, и рябь волнами разбегалась вокруг них, уходя к берегам и вдаль к их летнему домику в центре пруда. Вдруг один оторвался от сдерживающей его воды, и, пробежавшись коротко, ударяя перепонками лапок по твердой основе, не утопая в ней и не проваливаясь, взлетел. Крепко стуча по воздуху крыльями, он косо, а затем, приняв почти вертикальное положение, столбом поднялся ввысь за какие-то мимолетные мгновения. За ним побежала и, почти цепляясь своим клювом, устремилась вверх след в след подруга. Так и растаяли они вдвоем в облаках, превратившись в две черные точки на фоне белесых кружев и темных сгустков по краям воздушной пены испарений.

3.

«Яна? Почему именно она? Почему такое имя, не другое? Из сотен, тысяч имен ее имя самое благозвучное и ласкающее слух. Яна, Яночка, Януля, Янульчик, маленький зайчонок, юное создание, девочка из грез. Не мираж ли ты, драгоценный человечек? Ведь реального человека легко идентифицировать. По сходству с окружающим миром. А ты – все еще в пелене небытия для меня. Я все еще не верю в чудо, в вероятность случившихся, произошедших событий, так сложно всё, что со мной приключилось на бульваре в тот злосчастный, в тот счастливый день. В тот вечер. В ту ночь. В этот не прекращающийся, затянувшийся миг удачи.

И оттого не верится в математически неверный выверт событий, в геометрически не сходящиеся построения, которые наслоились в потерянном для здравого смысла мозгу. Не складываются фишки – цвета и грани не те, все не те и не те…