Алексей Жак - Изгнанник

Он изучал черные ворсинки, торчащие в разные стороны, как разгадывают ребус или кроссворд, и каждый раз, когда его вновь ставили в угол, картинки сменялись на новые, еще замысловатее, и чудаковатые образы не оставляли ему шансов уйти мимо от их разгадки. Время проносилось мгновенно, он отходил (опять же в двух смыслах) от своего вынужденного стойбища до конца не отрезвевшим от изобилия впечатлений и недорешенных задачек, захвативших его голову, тяжелую, как в шлеме рыцаря. Сережу пугало не одиночество в углу и не грязь, окружавшая это место, а необходимость погружения вновь в этот омут, из которого выныриваешь с неисправимой надолго головной болью.

– Не надо няня Душа, – состроив кислую мину, готовый заплакать, попросил Сережа. – Я уже ложусь. Если хотите, я просплю до шести часов, когда за мной придет мама, и не встану даже пописать.

– Не надо мне делать одолжений, – хмуро сказала женщина. – Сегодня за тобой никто не придет, так что не надейся. Встанешь, как положено, как все дети. С тобой тут нянчиться, с одним таким оригиналом, никто не собирается. Будешь, как все. Нечего мне показывать свои выдающиеся стороны, за десять лет возни с такими, как ты, я и не таких уродов насмотрелась. Всех обломали, никто не ушел не перевоспитанным. А почему ты меня называешь душой? Я для тебя просто няня, ну, в крайнем случае, няня Ира, по имени меня называй.

Женщина все еще с хмурым выражением на лице подождала, пока все дети улягутся, и, проходя мимо Сережиной кровати, не удержалась и сказала:

– А за оскорбление ответишь, шмокадявка. Можешь не спать, все равно в угол пойдешь после тихого часа. А еще я родителям твоим расскажу, как ты обзываешься. Пусть знают, какое у них чадо растет. И что ему в голову приходит.

Час Сережа пролежал без сна, как и наколдовала няня Ира.

– Что ж, – философствовал маленький правдолюб. – Если и страдать за правду, то надо следовать ей до конца: никакая она не Душа, эта старая карга. Это я погорячился, назвав ее так. Не заслуживает она такого звания, нужно быть честным перед собой. Действительно, в чем она права: зря я ее так величал. Не достойна. Раки у нее в груди прячутся, глубоко-глубоко.

– Ты что не спишь? – раздался тихий сдавленный голос рядом.

Сережа повернул голову и увидел, что на соседней кровати не спит также девочка, которую звали Катей.

– А ты? – спросил он.

– Не спится. Ты о чем думаешь?

– Так, ни о чем. С чего ты это взяла, что думаю? Просто лежу.

– Я же вижу: смотришь в потолок и думаешь. Не хочешь в угол?

– Плевать. – Сережа приподнялся на локте. – А у тебя, Кать, душа есть?

– Что есть, – не поняла девочка. – Душ?

– Какой душ? Душа.

– Не знаю. А что это?

– Ну, это… это… когда в груди, что-то прячется и просится наружу. Раки там всякие.

– Раки? – удивилась Катя. Глаза ее расширились от надвигающегося страха. – Как это?

– Ну, как будто раки. Не раки, которые в пруду, а… не знаю, как сказать… неживые… может быть, сердце и разные органы, я слышал, что внутри человека существуют много органов, которые тикают и двигаются.

– Я ничего такого не слышала. Мне никто не рассказывал.

– А ты, наверное, и сама не спрашивала. Не интересуешься?

– Почему мне тоже интересно. Только ты тише говори, а то нас услышат. Услышит няня Ира и накажет.

– Я ее не боюсь, если хочешь, я к тебе переберусь. Мы накроемся одеялом и там под ним поговорим, так нас никто не услышит. Как в домике закроемся вдвоем, и никто не сможет войти.

– И это будет только наш домик. Твой и мой.

– Конечно.

– Тогда давай скорей проходи, – девочка распахнула одеялко, впуская Сережу.

– Только дверь нужно закрыть поплотнее, чтобы ветер не задул, – сказал Сережа, и подоткнул под себя накрахмаленную материю. – Вот мы и дома.

– Давай играть в семью, – обрадовалась Катя. – Пусть будет, как у взрослых: ты – папа, а я – мама.

– Ага, давай. Как родители. Пусть будет ночь, и мы спим.

– Ага, как взрослые, в одной кровати.

Они полежали немного, без движений, согреваясь друг другом, общим теплом, и привыкая к новым ощущениям. Но постепенно, не договариваясь, они стали догадываться, что совершают поступок, осуждаемый взрослыми, что им запрещено играть в пап и мам, пока они не выросли, не стали такими же большими, высокими и умными, как их родители. Вот, и у Сережи нет еще усов и бороды, а у Кати нет этих выступов на груди, которые есть у мамы, которыми она кормила ее в детстве, когда та была еще совсем, совсем маленькой, не такой, как сейчас. Но все равно они не отступали от задуманного и продолжали играть.

Кате мерещилось, что она уже, в эту одну минуту выросла, стала взрослой, как мама. Она сама себе казалась умной и самостоятельной. И, как усердный, послушный ребенок, выполняющий строго все поручения родителей, если ее попросили о чем-нибудь, и она утвердительно кивнула головой, соглашаясь, что: да, так нужно сделать, и она это сделает, продолжала играть роль хозяйки их домика.

– Лежи смирно, – сказала она строго Сереже, ее мужу. – И не двигайся. И не храпи.

– Я не…

– Не спорь, любимый, – предупредила его Катя. Она умела играть в куклы, и всегда стремилась достичь в своей игре безукоризненного подражания реальности.

Сергей улыбнулся и потерся краем своего оголенного плеча о ее руку. Они лежали в одних маечках и трусиках, и теперь под их пологом, в их домике становилось нестерпимо жарко, как будто натоплено было с перебором.

– А что делают папа и мама под одеялом, когда ночью лежат вместе? – спросила Катя.

– Ну, они ворочаются, иногда обнимаются… и еще смотрят, что у одного есть такого, чего нет у другого, – начал вспоминать Сережа, копаясь в закутках своей памяти.

– Это как?

– Вот, например, у тебя этого нет, – сказал Сережа, и без стыда, как будто естественнее демонстрации скрытого под его черными трусиками открытия для девочки труднее всего было придумать, стянул те до колен.

Катя протянула ручонку и потрогала.

– Какой он маленький и мягкий, нет, а теперь он твердый, – сказала она, изучая наощупь неизвестный предмет.

– А можно я посмотрю у тебя? – попросил Сережа.

– У меня там совсем другое, – пояснила Катя и позволила его руке пролезть.

1.

В письме Яна приглашала в гости в Петербург на февральские праздники. Она не могла дозвониться до Сергея по мобильному телефону, поэтому отправила письмо.

– Номер не правильный, – сказала она, как только он перезвонил по указанной в весточке с Севера незашифрованной последовательности цифр, состоящей из одиннадцати знаков (поди, запомни). – Тетка, злая, как сторожевой пес, ответила, что тут таких нет, и просила больше не звонить.

Сергей сперва подумал о Марине Семеновне, вскипел, но тут же с запозданием вспомнил, что слукавил и изменил в последний момент цифру в наборе: с «3» на «4», когда диктовал Яне номер своего сотового. Перестраховка?