Аглая Тураева - Безлунные ночи

– Живая, – хрипло выдохнула она. – Не помру. Помогите парню, пока он не задохнулся…

Что-то запершило в горле, и Янаги мучительно закашлялась. Когда приступ кончился, она выдохнула и едва не расплакалась от облегчения. Зрение вернулось к ней, и свежий воздух перестал причинять боль при вдохе. С Джито возился старик – он непонятно откуда взятым ножом разрезал одежду юноши, и теперь Ноюбуки и отец Джито лили на обожжённую в нескольких местах кожу воду. Макото поднялась с земли и тут же подбежала к сыну, расплакавшись, наверное, ещё больше. Но теперь вместо ужаса на лице её радость.

– Что с ним? – спросила Янаги и поднялась, опираясь на нагинтану. Ноги держали плохо, так, словно она не быстро вошла и вышла из кухни, а дошла до самой столицы пешком, навьюченная камнями. – Жить будет?

– Да, ожоги несильные… мальчика будто сам Саку-Тайо от огня закрыл. В таком-то пожарище… – старик махнул рукой.

– Но ожоги лечить надо. Здесь есть лекарь? – громко спросила Янаги.

– Господин Кагура, – сказала одна женщина, зябко кутающаяся в юкату. – Он служит господину Цуси.

– Да хоть ёкаям, – отмахнулась Янаги. – Беги к этому Кагуре и скажи, что надо посмотреть мальчишку с ожогами. Заплатит Ганкона. Живо!

Женщина кивнула и вместе с ещё тремя зеваками ушла куда-то в сторону, туда, где разбуженные господа Цуси уже фонари в своём доме. Макото держала голову сыну на коленях и гладила его опалённые перья с такой нежностью, что Янаги что-то кольнуло. Может, будь её мать жива, и её хохолок бы так гладили. Отец любил её, но никогда не нежил её и не баловал. Прежде всего Янаги – онна-бугэйся и воин, но иногда и ей хотелось побыть просто любимой дочерью.

– Мой мальчик!.. – запричитала Макото, когда Джито слабо закряхтел и приоткрыл глаза. – Мой глупенький птенчик… Вот тебе урок, чтобы впредь не шатался по чужим кухням! Ты меня до смерти напугал!

– Больше никого не осталось? – Янаги большим пальцем указала себе за спину. – Все живы, все здесь?

– Госпожа, поберегите себя! – осадил Ноюбуки, подавал ей руку, позволил на неё опереться. – Всё равно ничего уже не спасти…

Янаги обернулась и обомлела. Теперь зарницы было две. Кухня казалось яркой, словно солнце, но она, сложенная из камней и обмазанная глиной – ничто рядом с тем, как ярко пылала солома и рисовая бумага господского дома. Дома Ганкона. Дома её отца. Янаги сделала пару нетвёрдых шагов и рухнула на траву. В этом клубке из огня не разобрать ничего. Ни полов, по которым она ходила всю жизнь. Ни футона, который отец подарил матери на свадьбу. Ни светлой комнаты, где отец раз за разом учил её орудовать тростниковым мечом. Ни отгороженного фусума уголка, где отец встретил свой конец.

Ничего не осталось.

– Доспехи! – вскрикнула Янаги. – Проклятье, там… там отцовские доспехи!

Она попыталась встать, но чья-то стальная хватка остановила её. В плечи вцепились с такой силой, словно это не пальцы – тиски. Янаги взвыла от боли, но от душевной или телесной, сказать не могла.

– Не дергайтесь. Их не спасти. Я, помнится, запретил вам умирать, онна-бугэйся, – холодно произнёс кто-то сверху таким спокойным и неземным голосом, что только глупец мог посчитать его обладателя катайханэ. – Давайте начнём сначала. Что произошло в управлении?

И тут в голове Янаги раздался такой грохот, будто обвалилась целая гора.

Всё стало ясно, как день, если так теперь можно говорить в Тенгоку. Странный чиновник… Ивао бы не стали заменять просто так. Совсем чужие лица. Смола из столичных мастерских. О боги! Да будь Янаги миллионы раз права, будь на её стороне бусидо, сам Император, Мутеки-но-Тайо с тремя его самураями и все боги разом, мятежникам плевать! Она подняла руку на одного из них. Суд Императора встал бы на её сторону, но ведь можно обойтись и без суда!.. Янаги пожалела, что к ней не подослали убийцу в тёмных одеждах, чтобы он тихо перерезал горло и ушёл.

А теперь дома её детства, дома её юности нет. Нет дома, где мать родила её на свет Тенгоку-но-Тайо и где она её покинула. Нет дома её отца, в котором каждая перегородка, каждый татами и каждое перекрытие несло отпечаток его руки. Сгорели его доспехи, которыми он так гордился – ведь есть на них шрамы и зазубрины, ведь кричат они о былых победах и о том, что простой северянин Ганкона Оку своей кровью заработал право быть самураем самого Императора. Сгорело всё, что связывало её, Янаги, с отцом, с самым важным катайханэ в её жизни. И не осталось от отца ничего на земле.

Ибо сам он, не вынесший позора, лежит вместе с матерью горстью костей и пепла.

По лицу Янаги текли злые слёзы. Теперь она не чувствовала себя уставшей. Она чувствовала лишь… опустошённость. Так, наверное, чувствует себя утопающей за секунду до того, как последний воздух в лёгких сменится водой. От отца не осталось ничего. Всё забрали, всё отняли, всё сожгли – и пепел по ветру, так, что даже боги не соберут воедино. И ради чего? Ради мести за какой-то… мешок дерьма? Ради того, чтобы ущипнуть побольнее? Чтобы сказать всем – глядите, теперь законы Императора стоят дешевле придорожной пыли, а бусидо и того меньше? Чтобы оставить от всего, на чём стоит Тенгоку – власть Императора, связь с предками, справедливость и честь – такой же пепел?..

Янаги плакала и плакала, как дитя, как не позволяла себе с раннего детства. Только сейчас, когда ничего не осталось, она поняла, что потеряла отца. Он не ушёл в мир предков, не следит за дочерью через свои доспехи и через построенный им дом. Его больше нет. Нет – и это знание свалилось на плечи Янаги тяжестью всей Тенгоку. Нет – и это звучит мучительно, как все гонги столицы, как плач матерей по убитым сыновьям, как вой Макото по Джито. Как тихие всхлипы красноволосого бога, оплакивающего отнятую у него божественность и убитое солнце, без которого луна не имеет смысла.

Кто-то опустился рядом с ней на колени, обнял её, уткнул голову себе в шею. Янаги вцепилась в плечи и голову утешителя, и нащупала топорщащиеся волосы. Тенгоку-но-Цуки вздохнул и пригладил её перья. Отец говорил, что мать назвала её Янаги, ивой, за то, что длинные зелёные пёрышки похожи на листья этого дерева.

– Мне больно это говорить, но… не ваше подворье первое и не ваше последнее, – тихо и вкрадчиво, ласково даже начал бог. – Это только начало… рано или поздно это должно было случиться.

– Должно! – глухо всхлипнула Янаги. – Мне… надо было держать меч в ножнах, и ничего бы этого не было!..

– Сегодня – возможно. Но завтра и послезавтра… – Тенгоку-но-Цуки по-отечески коснулся губами её лба, и Янаги вздрогнула – её родной отец на такую ласку никогда щедр не был. – Это – лишь один из ликов беззакония. Пока мой отец в руках у предателей, что топчут кости дракона, никакой справедливости в Тенгоку нет. Император её не восстановит. Быть может, он действительно мёртв. Или его за отказ поднять солнце пытают, как когда-то пытали Саку-Тайо огнём и железом…