Аглая Тураева - Безлунные ночи

Тенгоку-но-Цуки сам отрывисто вздохнул, из его груди вырвался задушенный всхлип. Янаги вытерла лицо рукавом и, глядя на то, как по холодной щеке бога катится слеза, она испугалась. Оку ничего не грозит. Оку защищён от всех ледяными объятиями смерти, но если Император оказался в руках таких же беззаконников, как эти? И если страшные истории о сожжённой до углей щеке Саку-Тайо правда хотя бы отчасти… сколько ещё матерей будут оплакивать своих детей, как Макото оплакивала Джито?

– Я это так не оставлю, – произнесла Янаги срывающимся голосом. – Я найду тех, кто поджёг дом отца, и…

– …и ничего не решит. Пока престол находится в руках всей этой… гнили – страна будет гореть. Только я могу остановить их. Восстановить закон. Вымести предателей из префектур и с самых высоких постов. Выжечь скверну огнём и мечом там, куда вам не добраться. Помогите мне вернуть то, что причитается мне по праву – отца и серебряный трон у его ног. А я, клянусь луной и вечной славой Мутеки-но-Тайо, утоплю в крови всех, кто повинен в ваших несчастьях!

Янаги мешкала с ответом. Невольно вспомнилась наградная катана в ножнах с императорским драконом. Та катана, что обязала отца умереть, когда солнце не взошло. Если бы не она – Оку до сих пор жил бы, пил чай с Хангёку и сам бы ездил в управление, и при нём Янаги не посмел бы никто оскорбить. Если бы не она, у Янаги был бы отец.

Он отдал жизнь богу. Должна ли его дочь поступать так? Разве отцу не хочется, чтобы его кровь уцелела?..

– Да, старый Оку от всего этого, конечно, знатно удивится, – лёгкие шаги Хангёку раздались совсем рядом. – Поднимайся, Янаги. Макото и её муж говорят, что ты герой – ни один здоровяк вроде Ноюбуки за Джито не полез. Твой отец гордится тобой.

Янаги встала и подала руку Тенгоку-но-Цуки. Он руки не принял, встал сам, хоть и заметно пошатывался. Хангёку до сих пор держала в руках катану. В старых ножнах, исколотых и неопрятных… катану, которой отец заработал дом в столичной префектуре. Тот дом, где появилась на свет Янаги.

– Забирай, – гейша протянула меч Янаги. – После того, что ты сегодня сделала, эта катана твоя. Не только по наследству, но и по праву. Оку горд, что ты носишь его меч в руках.

Янаги забрала меч и вытащила его из ножен, вгляделась в до зеркального блеска отполированный клинок. Там отражалось зарево горящего дома и его наследница – женщина лет двадцати пяти, со слишком грубыми и мужественными для красивых чертами, тенями под глазами и серыми от слёз щеками. Янаги утёрла лицо. Стало лучше. Теперь в мече отражалась не просто плачущая женщина со злыми глазами, а онна-бугэйся. Настоящая. Та, которой старый самурай Ганкона Оку может гордиться. А может, всё дело в отцовском мече, и он показывает Янаги не её настоящую, а ту, кем хочет видеть её отец.

– Эта катана не моя, – ответила Янаги. – До тех пор, пока я не обагрю её кровью тех, кто довёл её хозяина до сэппуку.

Янаги повернулась к Тенгоку-но-Цуки и опустилась перед ним на колени, держа меч на вытянутых руках, как подобает моменту. Тот заметно напрягся, чуть шарахнулся в сторону, но встал смирно.

– Я предлагаю вам свою верность, честь и жизнь, как мой отец вручил их Императору. Я клянусь, что не лягу в сторону вашего дома ногами, клянусь чтить вас до самой своей смерти и после, пока существует Тенгоку. Я вручаю вам свою жизнь и буду жить, пока вам это угодно, и умру, когда вы посчитаете, что пришла пора! Я сделаю всё, чтобы вернуть вам престол, и если не сделаю этого – то последую за своим отцом, чтобы имя ваше не порочил неумелый вассал.

Отец сказал бы всё это, не думая ни секунды. Янаги понадобилась долгая ночь. Что же, отец всегда был умнее её.

– Я… клянусь вам моей луной и вечной славой Мутеки-на-Тайо, клянусь милостью Саку-Тайо и солнцем моего отца, что уничтожу каждое зерно мятежа и беззакония. Я клянусь, что в Тенгоку восторжествует справедливость, и каждая слеза окупится кровью того, кто её вызвал. Я клянусь, что выжгу всю скверну, и ни один катайханэ не посмеет поднять руку на бога!

Так говорил Тенгоку-но-Цуки. Янаги подняла на него глаза. Он улыбался, и улыбка эта в зареве пожарища казалась вестницей страшного, но справедливого воздаяния.

Столица встретила их промозглым дождём и огнями. Фонари горели повсюду – на башнях, резных постаментах и гирляндах, протянутых между загнутыми краями крыш. Столица разорвала ночь тысячью свечей и выгнала за громады крепостных стен. Потеряв солнце, она сделала его из светильников и цветной бумаги, а когда боги дождя и ветров захотели наказать своевольную землю – прикрыла их куполками от воды. Столица не сдалась тьме и смерти, и тысячи катайханэ текли по её мокрым улицам как кровь по сосудам. Жители несли свет, тепло и привычную суматоху. Что столице до мятежа? Какое ей дело, кто правит в далёком замке – бог или обычный катайханэ? Не бог посылает столице хлеб и удачные сделки, отрезы шёлка и мешки с рисом.

Столица встретила их дробью дождя по бамбуковым крышам, скрипом колёс, стуком копыт и криками мириад голосов. Стражники стояли у ворот. Из-за пожравших небо туч даже звёздный свет покинул Тенгоку, и верхние балки не видно. Янаги на миг почудилось, что конца этим вратам нет. Столица, такая пышная, такая презрительно-светлая и живая, казалась осколком другой страны. Той Тенгоку, в которой до сих пор светит солнце. Той Тенгоку, которую даже посетила луна – небесная странница и вдохновитель всех, кто чурался простоты и самурайской аскезы.

Но луна не спешила себя раскрывать. Тенгоку-но-Цуки привалился к шее тяжеловоза и с головой закрылся хаори, но даже это не спасало от вымокшего насквозь платка на голове. Похоже, дождь оказался не по зубам столице, блистательно справившейся с темнотой. Прохожие прятались под зонтами, но на главной дороге, где толкались повозки и всадники, такая роскошь есть не у всех. Небогатые самураи прикрывали головы чем попало, гривы их коней давно промокли так, что хоть отжимай. Какой-то грузный господин ругался с водителем повозки из-за грязи на своей одежде, и на него кричали, ведь из-за двух повозок встала половина улицы…

– Никогда не подумала, что здесь бывает так шумно, – Янаги оглянулась на Тенгоку-но-Цуки.

Сейчас в нём не признать бога. Тенгоку-но-Цуки забрал одно из светлых кимоно Хангёку, чтобы сойти за молоденькую ученицу гейши. Сидело оно на нём… странно. Он красив, и серо-голубой шёлк с вышивкой мелких цветков ему к лицу, но кимоно коротковато, полы его не доставали до лодыжек. Настоящие ученицы гейш косились на него настороженно, признавая в нём своего и в то же время нет. Тенгоку-но-Цуки иногда кивал им, удивительно точно подражая их скупым манерам. Большинство, впрочем, не обращало на него внимания. Никому не хотелось думать о странных ученицах. В такую погоду остаётся либо гулять под зонтом и радоваться перемене погоды, раз уж меняться больше нечему, либо мчать под крышу.