Петр Альшевский - «Улица собак легкого поведения»

– Хай, Фролов! Я Эдик Филиппов!

– Здравствуйте…

На встрече одноклассников Фролов не задержался. Пришел домой, почитал Жана Кокто и, пытаясь уснуть, принимал самые разные позы. Но все впустую: сон был где-то далеко и попытки с ним сблизиться грозили Фролову лишь невосполнимым расходом волевых импульсов.

По крышам уже постукивает дождливый рассвет, и запас поз у Фролова упорядоченно испаряется, хотя несколько самых сложных еще осталось, и Фролов понимает, что если он не желает бодрствовать, ему никак не обойтись без выворачивающей его наизнанку эквилибристики. И ему придется лечь на спину. Или на живот. Или на какой-нибудь из боков.

Поедание куриных голов обретет полумистический смысл, в Зимбабве пройдут свободные выборы, собственная голова… о-оох… съешь, наешься мной, если сможешь!… не оставляет Фролова в покое. Пух. Дух? Пух, пух. И я валяющийся. Там? В мягком пухе… или пуху… нет, пухе. Незримых миров

В первой половине дня Фролов планировал идти искать работу. Выбравшись из кровати категорически невыспавшимся, Фролов не изображает из себя человека, который может разговорить мертвеца, но искать работу он все-таки идет: туда зашел, там поспрашивал, и выясняется – не нужен никому Фролов. Огни интеллектуального производства не тухнут и без него; над моей могилой… ну?… придя на нее от нечего делать, скажи над ней: «Мир праху твоему. Давай. Держись»; спотыкаясь от черных дум, Фролов бредет по Цветному бульвару, и на его физиономии видны следы никчемных переживаний.

Он бесцельно приближается к цирку. Смотрит на мокрого воробья. С этим бедолагой Фролова сближает объединяющее чувство провала, и он бы рассказал ему о нормах поведения несгибаемых битников – Фролову слишком дорого обходится каждый поцелуй его жены: не поджимай губы, милая, на твоем роскошном теле я не чувствую себя в безопасности; возле цирка Фролова развернуто окликнул Виктор Зоткин – приземистый молодой человек в кожаной безрукавке. В очках без стекол.

– У вас, мужчина, очень не выспавшийся вид, – сказал он, – но я вас понимаю. У моей женщины тоже бешенство матки, и мне с ней редко бывает до сна. До сна, до Эсхила, до продолжения изысканий по окончательной доводке собственной модели лущильного станка. А как вы…

– Я нормально, – ответил Фролов.

– А как вы смотрите на перспективу немного поработать в нашем цирке?

Касательно себя Фролов не знает, задумался ли он или удивился: у него, конечно, высшее образование, но оно получено у Фролова не в связи с цирком – его и ребенком в цирк насильно водили.

– Спасибо вам за предложение, – сказал Фролов, – но я же в цирке ничего не умею. Совсем ничего.

– Серьезно?

– Факт. Возможно, прискорбный.

– А это не главное, – заслуживающим доверия тоном сказал Виктор Зоткин, – работа у нас простая и не требующая врожденного таланта: простая, но оплачиваемая, как очень даже сложная.

– Не верится мне как-то, – засомневался Фролов, – что в цирке можно получить синекуру. Нет, не верится…. Кем я там буду? Скажите прямо, кем?

– Да кем хотите! Кем получится! Но слишком долго думать о том, принять или отвергнуть мое предложение я бы вам отсоветовал. Желающие попасть на ваше место табунами здесь бродят.

Выбор у Фролова небольшой; он полон у него закономерным отсутствием: неприятие философии успеха не прошло для Фролова даром, и подпольный бодхисаттва пошел за Виктором Зоткиным; обменявшись взаимоуважительными кивками, они входят в цирк, неторопливо прогуливаются по его различным отсекам: Фролову то намажут клоунский грим, то заставят поболтаться на трапеции – отвели и к хищникам: какие же они у вас… они заняты; глядя на них, мне ничего не лезет в голову… не удивительно.

Сопровождающих уже четверо, и у всех выражение лиц, словно бы они с минуты на минуту рассмеются до слез; Фролов настороженно спросил: «Зачем мне к хищникам?», и ему ответили, что «не просто так, а на пробную дрессировку».

У клетки со львами, машинально реагируя на крикливый испуг, они и рассмеялись.

Фролов, пожалуй, догадался отчего.

– Меня что, – спросил он, – на скрытую камеру снимают?

– Ага, – ответили ему.

Плата за жизнь едина для всех. За нее платить придется смертью, но всему свой черед: Фролову сейчас бы поесть – душу-то он как-нибудь прокормит, однако с ее оболочкой Фролову труднее; он же и в этот цирк пришел, надеясь слегка заработать.

– Вы снимаете меня на скрытую камеру, – сказал он, – весело проводите оплачиваемое рабочее время, имеете крепкий спаянный коллектив… Мне-то что-нибудь заплатите?

– Нет.

– Жаль. Если бы вы мне что-нибудь заплатили, я бы что-нибудь и поел. По телевизору меня скоро покажут?

– Где-то месяца через два. Вам позвонят.

Пожав Фролову руку, Виктор Зоткин внезапно помрачневшим взглядом проводил его к выходу.

Фролов не упирался: по телевизору себя скоро увижу, посмотрю и увижу, а я о таком и подумать не смел. Я и том, кем же был в своей прежней жизни всепрощающий Господь подумать не смел – тогда не смел, сейчас думаю. Но, если он в одной из своих прежних жизней был белым кроликом, а я настигающим его андалусским догом… об этом я и сейчас думать не смею… жутко мне об этом думать – горько, грешно, табу…

Но когда-то и Алиса стала женщиной.

Та самая, из удивительной сказки Кэрролла.

– Кому-то грим уже давно врос в лицо, – говорил Виктор Зоткин индифферентно впустившей его хозяйке квартиры, – кому-то грим… не обязательно клоунский… хотя… ладно – кому-то он составляющая часть лица, а я лучше вижу в тумане.

– Совсем ты, Зоткин, заврался, – усмехнулась она. – Всем туман мешает, а тебе, несчастному, помогает… Тебе врача вызвать?

– Вызывай, Людмила, разумеется, вызывай. Пускай он подтвердит мое алиби.

– Отстань. Надоел.

– Нож в моем сердце безусловно внесет коррективы в наши отношения.

– Какое алиби? – устало спросила она. – Объясняющее, почему ты отсутствовал, когда все заболели?

– Именно, – ответил Зоткин.

Не все отсутствуют по болезни. Кое-кто отсутствует и по здоровью: Виктор Зоткин не заказывает себе изюма с косточками и разговаривает с мужчинами, как с женщинами, но с женщинами Зоткин предпочитает лежать не на людях.

С мужчинами Виктор избыточно задумчив: они у него что-то спрашивают, и Зоткин отвечает им не лучше, чем когда он один. Не возвращая из ссылки свою бедовую принципиальность.

– Солнце сейчас не проглядывает целыми неделями, – шептал Зоткину закоренелый адепт культа финикийской Астарты Семен «Марафет» Белковский, – а ты все в солнечных очках. Обычно ты в очках без стекол, но теперь иное. Они тебе не мешают?

– Ничуть, – ответил Зоткин.

– Сбрось их, Витя. Как пакетик с дрянью – больше увидишь. Дальше пойдешь.