Александр Поехавший - Русская Наташа

– Ну, всё, достаточно, вы произвели на меня чуток впечатления. Ну, пройдёмте же, женщина, со мной в отдельный кабинет. – Он усилил громкость музыки, резко встал, открыл дверь в другое помещение и поманил матушку. – Нам надо наедине обсудить грязный поступок вашего сына и принять справедливое решение о наказании. Точнее, всё будет зависеть от вас и ваших талантов.

Мама опрометью последовала за ним, дверь захлопнулась, раздался оглушительный звон запирания. Я остался один на один с девкой. Она тут же присела и устало прильнула спиной к шесту, расслабив тело.

– А ты красавчик! – грубым, прожжённым чем-то блеющим голосом промолвила она.

– Правда? – обрадовался я, – я тоже так считаю, хотя часто сомневаюсь!

– Ты далеко пойдёшь! Подойди поближе, парниша, я тебя хоть пощупаю.

– Меня могут трогать только мужчины, которые меня привлекают, – неожиданно разоткровенничался я, опьянённый проникающей в самые глубины слуха музыки, – ещё мама с папой.

– Ого, мужчины, такой серьёзный уже! Ути-пути какой! – проронила она и дерзко оттянула тонкие трусики, оголив всё, что имелось между точёных ног.

Я каким-то чудесным образом предвидел это и успел отвернуться, ибо Бог сказывал: «Остерегайтесь срамных губ белой женщины, ибо они распространяют несмываемую грязь, трупное зловоние и безумие. Погружайте туда всё подряд, руки, овощи, ветки, но только лишь не голову вашу, ибо заклинится она там на веки вечные».

Мама возвратилась и села рядом. С её покрытого испариной лица не сходила улыбка. Она медленно повернула голову, взглянула на меня. Я был готов утопнуть в её исполинских чёрных зрачках, заполонивших глаза, превратив их в агатовые шарики. Мать до такой степени взмокла, что невыносимый запах пота целиком заглушил дезодорант и неприятно разнёсся по помещению. Язык её заплетался, слова не складывались и обрывались, проглоченные и застрявшие в самых глубинах нутра.

– Ну что ж, маленький уголовник, скажи «спасибо» маме, – начал капитан, усевшись на своё место за широким столом, – у неё большое сердце. Длительное тюремное заключение я официально заменил на трёхступенчатое наказание. Во-первых, ты приходишь к пострадавшей в больницу и клянчишь у неё прощение, получая от неё по роже равноценный удар, око за око, приятель, ты должен знать эту основную заповедь. Во-вторых, вы оплачиваете штраф в церкви, ты получаешь там тридцать три удара плетью Господней. – Он перепетлился. – И, конечно же, исправительные работы в нашем отделении на неопределённый срок до полного раскаяния. Все три направления я сейчас оформлю. К нам заявишься в последнюю очередь с подписями наблюдающего за твоим наказанием врача и преподобного настоятеля Филарета или его заместителей. – Он принялся заполнять пустые бумажки. – Мамочка, что ж вы присмирели. Я ж вижу, что вы хотите пристроиться к моей шлюхе, поднимайтесь, ну же, какая подходящая музыка звучит.

Мать захихикала, я помог ей встать и, поддерживая за талию, проводил к шесту. Никогда я не видел её столь жизнерадостной и счастливой. Из истерично-буйной и закомплексованной домохозяйки она превратилась в юную леди, полностью раскрепощённую и согласную на всё. Отчего с ней произошло такое кардинальное изменение, я не ведал. Я, почему-то, подумал, что это навсегда, и её должны уволить, так как она не могла выговорить ни слова и едва волочила ноги. Зато, возможно, она отныне будет всегда в хорошем настроении и перестанет вопить по пустячкам. Я постиг, что во всём, что происходило и случалось вокруг, как бы ужасно это ни выглядело со стороны, имелись плюсы. Любой негативный или положительный акт неотвратимо порождал полезный опыт и переживание, из которых извлекалось знание и собственное понимание происходящего.

В конце концов, мама осталась полностью обнажённой и превратилась от этого в какую-то постороннюю тётку. Широко разинув рот, я взирал на неё и беспрестанно думал о боли, которую мне предстояло пережить. Главным было то, чтобы моя прирождённая красота осталась нетронутой, а ведь самыми неприглядными являлись раны, которые толком не зарастали или оставляли после себя уродливый рубец.

Капитан милиции то глядел на танцы, то продолжал писать. Его веки наполовину заслоняли покрасневшие белки глаз, движение руки было натужным. Казалось, что он карябал по одному слову, после чего застывал на танцующих и хлопал в ладоши. Всё это чересчур затянулось.

– Дядя милиционер, а мама выздоровеет? – осторожно подойдя к нему, спросил я.

– Сделаешь шаг вперёд, я тебя прикончу, монстр, – пригрозил он, положив кисть на кобуру с пистолетом внутри. Я сел обратно на продавленный и скрипящий диван. Наконец, спустя вечность он грубо смял документы в плотный комок и швырнул в меня. – Вот твой приговор. Я расписался там за вас. Поздравляю, ты теперь на учёте. Забирай свою потаскушку и топай в свой клоповник, у меня дел выше крыши, и вы ещё тут устроили мне!

Я подбежал к маме и активно принялся одевать её, но она вновь снимала наряд и отбрасывала от себя.

– Мам, ну пожалуйста, ну пошли домой, – лопотал я и меня подхватил поток невероятного смятения, возникающего в подобные кризисные моменты, когда ситуация полностью выходит из всякого контроля. – Тётенька, ну помогите нам, пожалуйста.

Та продолжала обнимать то шест, то маму, не забывая про изящные па.

– Выметайтесь отсюда! Иначе действовать буду по беспределу! – гневно закричал блюститель режима позади нас. Размеренную жалобную музыку прорвал оглушительный хлопок. Девка в мгновение ока стала белой, как смятые листы документов. Вытаращив коровьи глаза и мученически сморщив лицо, она начала неспешно оседать по шесту вниз. Раздался ещё один хлопо́к, на лбу презерзидента образовалось огнестрельное отверстие, из которого прыснула сухая штукатурка. Мать сама ринулась к выходу, я за ней, позади гремела канонада выстрелов.

Пробежав сквозь задымлённый кабинет, мы выскочили наружу и оказались в коридоре. Она мчалась вперёд, я за ней еле поспевал.

– Стоять, стрелять буду! – закричал, вооружённый автоматом милиционер на нашем пути. Я обнял сзади и изо всех сил, словно клещами, сдавил маму, чтобы она не двигалась, и нас не прикончили. – Кто такие? Ты курьер? Почему гулящая носится по отделению голая с каким-то малолеткой!

– Дяденька, это моя мама, – как можно более мягким тоном заговорил я, удерживая её на месте, – а вот мой приговор. – Я развернул комок и показал ему. – Можно мы пойдём домой, мы были у капитана.

– Какой я тебе дяденька, щенок! Где повязки на глазах, суки! – Он замахнулся на нас прикладом, но ударить не решился. – Получили приговор, выметайтесь отсюда к собачьей матери! Разбегались тут.