Петр Альшевский - Гибрид Игл-Пиг

Полыгалов. Наркотики поубойнее травы ты не принимаешь?

Кобова. Конечно, принимаю. Я здесь из-за них?

Полыгалов. Ты здесь с нами, а мы не наркоманы. Признаться, грудь и у меня побаливает.

Малышев. И у меня в ней жмет.

Валюжный. К нам бы сюда Кирилла Николаевича Свягина. Он патолог.

Малышев. Изучает происходящие в организме патологические процессы?

Валюжный. Как Сальмон. В чью честь была названа сальмонелла. С Кириллом Николаевичем мы по высшему разряду дружим еще с институтской скамьи.

Глухов. Эпидемиолог и патолог…

Полыгалов. Друзья на век. Объединенные непроглядной специализацией.

Борянкина. Словно бы ты знаешь, у кого на самом деле непроглядно… ваш патолог, он не сексопатолог?

Валюжный. При наличии у вас сексуальных проблем он не тот, кто вам требуется. Не в курсе, что у вас… на мой взгляд, вы женщина жизнеспособная.

Борянкина. Но я жду исцеления. И не обязательно от врача.

Полыгалов. Тебе бы любой подошел?

Борянкина. С голубоглазыми я не связываюсь. Они мне пожеланнее прочих, но я их сторонюсь. Если они ко мне обращаются, я их отвергаю, и мне из-за этого нездоровится.

Лукинский. Ты – шкатулка с секретом. Тот ящичек, где у тебя сердце, обчистил некто голубоглазый? Он твое сердце украл?

Борянкина. Двенадцать лет прошло.

Лукинский. Но сердце у тебя по-прежнему не на месте. Неужели твой голубоглазый столь незаменим?

Борянкина. Глаза у него уже бесцветные… он полуживой. Не может обходиться без костылей. Его зажало между двумя теплоходами, проплывавшими впритык.

Жмудина. Он находился на каком-то из них?

Борянкина. Подвешенным и закрепленным, буквы на борту рисовал. Теплоход поменял название, и он, замазав предыдущее, выписывал на нем новое. На ходу, потому что теплоход куда-то спешно перегоняли и в пункт назначения ему полагалось наглядно переименованным прийти. «Александром Мещеряковым»! Вероятно, это толстосум, который его прикупил. К написанию фамилии мой Андрей приступил, но и на половину ее не закончил. Когда я входила к Андрею в палату, он меня гнал, а как-то раз смолчал – лежал и медитировал. Затем объявил, что видит радугу…. символ просветления.

Петрялова. Какой расторопный. Чуть ли не в момент из заурядного мужика в высокодуховную личность переродился. А мы что?

Валюжный. Мы сидим.

Петрялова. А кто нас сюда посадил? Я не помню, чтобы я сюда приходила и усаживалась с вами за стол.

Полыгалов. Стол сосновый.

Петрялова. Ты наощупь определил?

Полыгалов. Я мебельщик. Делаю на заказ шкафы, этажерки, кресла, в сортах дерева я не путаюсь. Ну похлопайте что ли. Мне не достает адресованного мне восхищения.

Малышева. Вы терпите одну сплошную горечь неудач?

Полыгалов. На моем пути к счастью вроде бы ничего не стоит, но чем дольше я по нему иду, тем для меня понятнее, что где-то был поворот, а я его проскочил…

Валюжный. Твою уникальность тебе этим не доказать. Кто из нас согласится поклясться, что с счастьем он не разминулся?

Глухов. Прессанул ты нас славно.

Лукинский. Меня твой вопрос практически в стул вдавил. Тревожный звоночек! Следует быть менее восприимчивым… и юношеские мечты похоронить и не откапывать. Да и о детских не вспоминать. В детстве у меня имелись предпосылки того, что мое будущее естественным образом будет изумительным.

Валюжный. В два года ты вырывал пудовую гирю, но пошел в шахматы. Не пеняй на провидение! Себя в своих оплошностях упрекай.

Лукинский. Доносятся нелицеприятные выкрики. Тебе, как эпидемиологу, знаком термин «полиурия»?

Валюжный. Это чрезмерное выделение мочи.

Лукинский. А ты чрезмерно выделяешь критическую недоброжелательность. Что ты меня учишь, кого мне винить, а кого не трогать? Клянуть судьбу мне не в тягость. Себя мне правильней поберечь… чтобы не заводиться. Если я взорвусь, то ведь и тебя взрывной волною отбросит. Я по рождению казак! На исторический факультет из станицы Долгожабловская поступать приехал!

Петрялова. Еще не раздерганным? Сидеть с тобой на лекциях когда стало небезопасно?

Лукинский. В университете психоз меня не одолевал. Он ко мне после пришел. Но в обычных обстоятельствах я его на пребывающих со мной рядом не направляю. Собственные щеки царапаю.

Борянкина. Мы за тобой проследим.

Лукинский. Из жалости ко мне остановить меня попытаетесь?

Борянкина. Что бы ты ни рассказывал, твой припадок может перекинуться на нас. Едва он начнется, мы от тебя отодвинемся. Мы бы и совсем ушли, но кто его знает, куда ведут эти двери… кто-нибудь из мужчин подергать за ручки не сходит?

Полыгалов. Меня от прохода к одной из дверей ничто не удерживает. Двинусь я к ней, естественно, с настороженностью.

Глухов. Если двинешься.

Полыгалов. Сумею привстать – двинусь. Я встаю… ноги мне подчиняются. Насколько ограничены их ресурсы и смогу ли я на них передвигаться, я сейчас узнаю… идти мне удается.

По помещению разносится голос.

Голос. Идти тебе некуда. Вы здесь заперты, и битьем об двери или умоляющими криками вам себя отсюда не вытащить. «И где-то кричал коростель, и в бессилье по воздуху хлопали слабые крылья!».

Глухов. Это кто?

Лукинский. Стихи Поля Верлена. А чей голос их произнес, нам может сказать лишь этот самый голос… условия нашего освобождения нам придется обговаривать с ним.

Валюжный. В переговорах мы проявим стальную волю. Совместными усилиями вы вынудим его быть сговорчивым! Я предлагаю всем принять суровый вид.

Малышева. И женщинам?

Валюжный. Какая бы нас, мужчин, ни ждала участь, вашей мы вряд ли позавидуем. Вы сознаете, что с вами способен сотворить наш тюремщик?

Жмудина. Пусть он к нам выйдет, и мы на месте поглядим, кто из нас чего стоит и кто кого, если будет столкновение, разложит на атомы. Коснись меня и увидишь, насколько у меня сильна оборона!

Голос. Я к вам не притронусь. Но роль я вам отвел сексуальную. По моему плану друг с другом спариваться вы станете.

Полыгалов. Разнополо?

Голос. На однополую любовь я вас не толкну. Не потому что я вас жалею, а поскольку она мне самому отвратительна. Хотя меня и та, что между мужчиной и женщиной, вдохновлять перестала… благодаря вам я думаю это подправить.

Лукинский. Наблюдая, как мы сношаемся?

Голос. Смотря вживую и параллельно записывая вас на камеру.

Валюжный. Вы что же, порнофильм хотите тут снять? С нами, со всеми, в качестве артистов?

Голос. Да кому такое могло прийти в голову… мне. Я пятидесятидвухлетний порнограф, снявший и спродюсировавший тысячи короткометражных лент, в которых молодые и красивые тела долбили и продалбливались, раздирали и раздирались, вгоняли члены и подставляли рты, анусы, влагалища… на подобный аспект человеческих отношений я насмотрелся, как редко кто. И мне они начали надоедать и ничего мне не доставлять… эрекции при съемках у меня давно не случалось, но затруднения с ней и в частной жизни у меня появились. Мое солнышко, мое бревнышко… солнышко – моя девушка. Бревнышко – мой фаллос. Но и она бревнышко. Я ее не распалил, и она лежит бревном подо мной лежит. На средства для укрепления эрекции я пока подсаживаться не намерен, а без них мне на что уповать? Как мне преодолеть последствия пресыщения? Я пораскинул и у меня созрело… я подумал, что глядя на секс неумелых, некрасивых, немолодых я испытаю неожиданные, свежие для меня ощущения… теоретически возбуждающего характера. И я отыскал вас.