Александр Погодин - Молодые люди

Он сидел за учительским столом и наблюдал за тем, как резвятся дети. Затем он повернулся к окну. Дневной свет обрисовал черты его профиля.

Прозвенел звонок. В класс вошла учительница:

– Так, угомонились все! – приказала она. Ребята сразу расселись за парты.

– Ильченко! Ты чего расселся на моем месте?!

Мальчик, не заметив учительницы, продолжал восседать за ее столом.

– Ну-ка слезай отсюда и садись на свое место!

Ильченко слегка покраснел и поплелся за парту.

– И впредь не советую тебе так делать! – сказала учительница. Она была довольно противной, никто из детей не питал к ней теплых чувств. И она всегда обращалась к ученикам по фамилии, будто имен у нас не было вовсе. Вскоре она, ко всеобщему облегчению, ушла из нашей гимназии. Однако Ильченко пребывал в ее немилости до последнего.

А звали его Сережа. Нас посадили за одну парту, и мы начали общаться чаще. Я стал называть его просто – Сер, ибо произносить его имя каждый раз полностью было лень. Так началась наша дружба.

Я узнал, что он живет с родителями и родной сестрой на окраине города. Жили они скромно, в квартире старого двухэтажного деревянного дома. Я стал часто приходить к нему в гости. Мне нравилась аккуратная бедность его жилища: крохотная кухня, две комнаты, деревянные полы. Из окон виднелась промзона с ее без устали дымящим частоколом труб. Но, несмотря на эту скромность, у Сережи была большая по тем временам роскошь – компьютер, Pentium 3, и мы часами могли играть по очереди в те немногие игры, которые были на нем.

Могу с уверенностью сказать, что с тех пор, как мы подружились, Сер стал набирать уверенности в себе и уже не выглядел таким испуганным, как в первые дни нашего знакомства. Да и моя замкнутость начала исчезать – я стал носиться и орать с другими детьми на переменах. А еще мы Сером часто влезали в драки на школьном дворе, которые, зачастую, сами же провоцировали. За это из нас нередко вытряхивали спесь. Кто-то из учителей пожаловался моим родителям, мол, этот Ильченко плохо влияет на вашего сына. Но мои родители не стали ограничивать меня в дружбе.

Потом, уже когда мы были в среднем звене, в нашей школе была введена обязательная форма одежды. Пришлось ходить в том, что доставалось из шкафа только по большим праздникам – в пиджаке, рубашке и брюках. У Сережи с дресс-кодом не складывалось. Одевался он все так же неказисто. Из-за этого остальные ребята смеялись и подшучивали над ним, а учителя постоянно упрекали его. Такой «конфликт» закалил его, и он научился противостоять этому, и учителя стали закрывать глаза на его внешний вид.

Вообще же нужно сказать, что благодаря Сереже я уяснил важную вещь – первое впечатление о человеке часто бывает обманчивым. Сер не был мальчиком из церковного хора, каким представился мне поначалу. Он не особо преуспевал в учебе, зато умел правильно отвечать тем, кто пытался задеть его, не прибегая при этом к тупым оскорблениям, чем и заслужил уважение среди одноклассников. Он становился лидером нашего класса, и я был горд за своего друга.

Важным обстоятельством было то, что совсем рядом с нашей школой находился интернат. В нем учились сироты и дети из неблагополучных семей. Большинство интернатовцев переполняла физическая сила, тупость и злость. Они не упускали возможности выказать вражду нашим школьникам – случались отдельные стычки, кто-то подкарауливал идущих домой ребят, избивал их и отнимал карманные деньги, некоторые шакалы не брезговали и первоклашками. Интернатовские учителя смотрели на все это сквозь пальцы. Наши же говорили, мол «не лезьте, не провоцируйте их» и проч. Так, в общем-то, и было, пока однажды (это был уже 10-й класс) наши девчонки не пожаловались, что им страшно выходить из школы и идти домой – на улице к ним приставали какие-то половозрелые интернатовские особи, познавшие все тяготы спермотоксикоза. Своим поведением они не оставили нам выбора.

Это было зимой – морозный и солнечный день, прямо по классику. Подключились и ребята с параллели. Мы дождались, пока прозвенит звонок на 2-ю смену, чтобы все разошлись по кабинетам. Я оглянулся: девчонки, словно из осажденной крепости, наблюдали за нами из окон раздевалки. Противник ждал нас чуть поодаль от главного входа. Числом чуть меньше нашего. Мы приблизились, последовала короткая перебранка. Интернатовцы быстро презрели всю эту изящную словесность, и я увидел, как Серега, который как раз вел переговоры, ловит челюстью увесистый хук справа. Началось месилово, поднялся дикий гвалт и n-этажный мат. В какой-то момент из-за угла школы высыпалось подкрепление противника и наше дело стало плохо. Не знаю, сколько все это продолжалось. Казалось, что заруба длится вечность. Запомнилось, как я, размазав кровь из носа по лицу, сшиб какого-то уродца, который успел достать перо и воткнуть Мишке Иванову в бочину. К счастью, на том был толстый пуховик, а удар оказался неверным, так что Мишка не пострадал. Ну а потом на улицу высыпали учителя, откуда-то появилась милиция, и нас разняли. Стоит ли говорить о том, сколь неприглядно мы выглядели после побоища. И нужно ли рассказывать, как нас пропесочил директор, завуч и весь учительский состав. Мне было невыносимо стыдно только перед матерью, которой пришлось слушать упреки, что «и ваш сын тоже участвовал в этом». За то на следующий день наши девчонки встречали нас как героев. А самая красивая девочка в классе, расчувствовавшись, обняла меня и поцеловала прямо в губы. Так что все было не зря.

С тех пор мы стали довольно популярны. Я никогда не стремился быть лидером в школе, хотя мог бы. Я встречался с самой красивой девочкой в классе, и этого было достаточно. Для Сереги же элита стала естественным кругом общения, что не могло не отразиться на его взглядах и поведении.

Вплотную приблизился вопрос о поступлении. Сер искренне не понимал моего желания поступить в Питер на филологический факультет и стать преподавателем – мол, это никому не надо. Не раз пытался отговорить меня.

Вероятно, все это и стало причиной нашего взаимного отчуждения – в последний год мы общались только за пределами школы. Да и с самой красивой девочкой в классе пути разошлись.

Отчетливо помню тот сентябрьский день и последовавшие события, которые в корне перетряхнули меня. Отец ходил в беспокойстве по дому, собирая вещи и укладывая их в чемодан. Я все время путался у него под ногами и доставал вопросами, типа: «ты куда-то уезжаешь?», или «а надолго?». Он только отшучивался. Мама помогала ему собираться. Она старалась не смотреть на меня. Вид у нее был напуганный, глаза – словно стеклянные. Я и до этого дня замечал, что происходит что-то неладное, но не стал спрашивать об этом напрямую – все боялся огорчить родителей своим вопросом.