Иса Капаев - Ногайские предания и легенды

Старик сокрушённо покачал головой.

– Посмотри-ка ещё раз, Ботай, – произнёс он. Но девочка не отозвалась на слова деда – она заснула. Старику ничего не оставалось, как выйти во двор самому, но в этот момент в дверях кто-то появился.

Кто это был? Ещё один горбатый старик.

Двойники были так похожи, что, посмотрев друг на друга, не смогли удержаться от смеха. Вошедший сбросил с себя куржуны, перекинутые через плечо, проворно снял ветхое одеяние и отцепил седую бороду.

– Салам алейкум!

– Долго же ты гостил, – сказал Дуйсемби, – посмотри, ведь уже утро… Сопутствовала ли тебе удача, молодой проказник?

Юноша, услышав эти слова, бросился в объятия доброго старика и нежно коснулся лбом его плеча.

– Я знаю, акай, сколько беспокойства тебе доставил. Прости меня! Я не мог не пойти на эту хитрость!

– Джелалдин, мальчик мой, твоя сестра спозаранок приготовила тебе еду, но так и не дождалась тебя – уснула. – Старик заботливо укрыл спящую девочку. – А вчера мы так волновались за тебя, что она не прилегла до самого рассвета.

Джелалдин подошёл к Ботай и, поцеловав её, проговорил:

– Бедная сиротка, и тебе я не дал покоя.

– Главное, что ты уже дома, – сказал старик.

– Не стою я таких беспокойств, акай, и я буду огорчён, если вы всегда будете волноваться за меня. – И он сел за стол, накрытый для него заботливой Ботай.

– Ты с каждым днём всё больше становишься похож на своего отца – Железную Руку.

– Расскажи про него ещё что-нибудь, акай! – попросил Джелалдин.

– Что же рассказывать? Никого не слушался, твой отец. Упрямый был, дерзкий. Смирись он со своим положением – жил бы преспокойно где-нибудь в глуши. Но нет, он вздумал состязаться со знатью, честь свою защищать… И ты, Джелалдин, плохое дело затеял. Я ведь знаю, куда тебя носит по ночам – о состязаниях на свадьбе Исхака все говорят… А с богатыми шутки плохи – Аман-Гирей никому не простит такого позора.

– О чём это ты, акай? – Джелалдин попытался уйти от этого разговора.

– Нет-нет, Джелалдин, не надо меня обманывать! Я хочу сказать, что мы бедные люди. А ты и подавно будешь ненавистен знати, ведь о твоём отце ещё не забыли…

– Но что же тебя беспокоит, акай? – Джелалдин сделал вид, что не понимает деда.

– А то, что твоя сестра рассказала, какая беда постигла Аман-Гирея и какому лекарю он обязан теперь исцелением дочери. В ум не возьму, как ты посмел обмануть князя? Ведь если узнают об этом – не сносить тебе головы.

– Я только разыграл своих друзей! – Джелалдин притворно вздохнул, но, не снеся собственной лжи, рассмеялся.

* * *

Мутные воды Кумы шумно хлестали о глинистые берега, пытаясь вырваться на волю. Густой туман окутал валуны, тучи спускались всё ниже, хлёсткий ветер набрасывался на сырую тьму – но сумрак всё сгущался.

Мейлек-хан, словно спасаясь от преследования, бежала по берегу реки, шепча молитву:

– Акбар Мухаммед расул Алла…

Она остановилась возле высокого камня, прижалась к нему.

– Я, как безумная Балыш, не в силах владеть собой.

Сказав так; она вытерла лоб ладонью и осмотрелась.

Ей вдруг привиделась девушка в белом одеянии, с развевающимися волосами.

– Бисмилла! Да это же сама Балыш! – воскликнула Мейлек-хан. – Она ищет погибшего возлюбленного.

Раскинув руки, девушка в белом одеянии шла берегом реки и пела песню о погибшем друге.

Мейлек-хан в страхе всё сильнее жалась к камню, но не сводила глаз с безумной Балыш. Её песню подхватывал ветер, и печаль, словно туча, заволакивала небо и землю.

Мейлек-хан закрыла в истоме глаза и очнулась лишь тогда, когда почувствовала чьё-то прикосновение: конь игреневой масти стоял перед ней.

– Ой, Жийрен! Ты не осёдлан: значит, Джелалдин не смог прийти на место наших свиданий. Но почему же его нет с тобой? Где он? Что с ним? – Она погладила голову коня и осмотрелась.

Ветер стих, и тучи стороной обошли Пятигорье.

– Верный мой друг, Жийрен! Храни своего хозяина, надежду и радость души моей. Я не в силах этого сделать, Аллах дал мне робость в удел, но ты мчишься быстрее пули, быстрее птицы и всегда спасаешь моего джигита.

– Э-эй! – раздался сзади тихий голос.

Мейлек-хан оглянулась, и… печаль, завладевшая было её душой, отлетела: «прошлым летом с женой простившийся», возвратился домой джигит!..

– Ненаглядная моя Мейлек-хан! Второй день я жду тебя на этом месте!

– О, Джелалдин! Как же горька жизнь без тебя! Белый свет не мил! Отец теперь следит за каждым моим шагом, и только надев этот тастар, – и она откинула край белого платка, – я смогла выбраться из дома. Без тебя не мила мне эта жизнь.

– Я украду тебя, любимая, и мы будем вместе.

– Нет, Джелалдин, нет! Только не это. Отец пустит за нами погоню, и тебя убьют. Ты не боишься этого, я знаю. Но подумай обо мне. Что станется со мной, если это случится?

– Но я думаю о нас двоих, любимая! И не пристало джигиту отступать. Разреши мне поговорить с твоим отцом!

– Нет, Джелалдин, нет! Он и слушать тебя не станет. Лучше что сделаю я…

* * *

Множество почётных гостей собралось в этот день в доме князя Аман-Гирея.

– Приветствуем тебя! – закивал головой мулла, завидев хозяина, торжественно входившего в комнату. – Приветствуем тебя, светило мудрости и великодушия! Пусть великий Аллах усеет твою дорогу цветами здоровья и семейного благополучия! Пусть он осенит тебя своим неистощимым милосердием и ниспошлёт на весь твой род бесконечное и неисчерпаемое изобилие! Да прольются все эти блага на твоих домочадцев и верных рабов! Пусть всемогущий и всесильный Аллах укроет тебя крылом милости своей – и сохранит твою мудрую голову на крепких плечах! Приветствуем тебя, хозяина мудрости и любви, правоты и гостеприимства!

Собравшиеся низко поклонились и, подойдя к султану, благоговейно приложили свои ладони к его руке. Повелительный жест этой руки пригласил всех сесть на поданные арабом-невольником сафьяновые подушки, приготовленные для торжественных приёмов. Все взобрались на тахтамет и, скрестив ноги, уселись.

– Высокочтимые гости! – отвечал после короткого молчания растроганный хозяин, и тусклый взгляд прошёлся по каждому из присутствующих. – Вы славите моё богатство и мудрость? А я самый беспомощный из отцов и самый несчастный из всех, кто знавал когда-либо душевные муки…