Виктор Улин - Тот самый снег

Вылила на газон за окно остатки старой воды, набрала из кулера новый чайник, вскипятила, заварила послеобеденный кофе.

Выпила его медленно-медленно, стоя у окна и любуясь еще более медленными снежинками.

Мой кабинет выходил на фасад, внизу бежала улица. Машины, припаркованные у противоположного поребрика, были занесены до самых колес, наверняка столь же неузнаваемой стала и моя машина во внутреннем дворе комбината.

Успокоившись окончательно, я опять сделала губы – поправила в одном месте, которое показалось неизящным.

Еще полминуты рассматривала себя в зеркале, своим нынешним видом осталась довольна, хотя и не сильно о нем заботилась.

Шагнула за свой уютный стол, села удобнее некуда в свое мягкое кресло.

На всякий случай перевела сотовый на вибрацию, чтобы ненужный звонок слишком резко не выдернул из прошлого.

И наконец включила планшет.

«Когда я пришел, то оказалось, что Гуля уже уехала, а Света собирает вещи.

Я как-то сразу стал для них своим, при мне можно было делать что угодно, хоть вынимать косточки из бюстгальтеров и сортировать по цветам трусы.

На полу лежала раскрытая сумка, на столе, и стульях валялись кучи тряпок, которые староста « хлебниц » запихивала, утрамбовывала, доставала обратно, перекладывала иным образом и снова пыталась трамбовать.

Словно на физзарядке, она нагибалась и распрямлялась, и вытирала локтем пот, потому что в убогой квартирке было жарко. В отличие от нашего общежития, где стоял ледяной холод, новые дома в Троедрищенске отапливались хорошо.

Длинная юбка с разрезом, обычная и привычная, ей сейчас мешала.

Ни капли меня не стесняясь, староста стащила ее, бросила на стул, и осталась в темно-синих колготках.

Я сидел на диване, перед моими глазами маячил неимоверно круглый и заманчивый Светкин зад.

Трусы чернели под плотным эластиком, края белой прокладки сияли.

Я видел это – и сидел, как пень.

До сих пор проклинаю себя за то, что не сказал простейших, но могущественных слов:

– Ну, Светка, и классная же у тебя жопа!

Или – еще лучше – не подошел и не попробовал ее на упругость.»

В самом деле, автор, как и везде, не лукавил.

Дома староста ходила в кофточке и колготках, пренебрегая юбками, платьями, брюками или халатами. Нас она не стеснялась, да мы на нее и не смотрели.

Но можно было догадаться, как отреагировал на зрелище ее задницы Виктор Викторович, который оставался прежде всего мужчиной.

Я представила, как он сидит на диване – на том самом диване, на котором спустя некоторое время…

Диван этот уже давно сгнил на свалке, но мысль о нем была неожиданно приятной.

«Сейчас я уверен, что ответом был бы быстрый, горячий и полный взаимной благодарности акт, неведомый никому.

Точнее – обоюдоудовольственная спонтанная поёбка, какие не просто случались в моей жизни редко, а могли быть пересчитаны по пальцам.

Ведь даже Гульшат (А8), сумрачную татарку с казахскими сосками, я возжелал в тот миг, как увидел, но отпипирил лишь через неделю при встрече, назначенной для других целей.

Кругложопая Светлана отозвалась бы, наверное на первое мое движение.

Но я движения не сделал.

Сделав, следующую сессию я провел бы в счастливом незаконном браке. Староста не была ханжой и наверняка приходила бы ночевать в общежитие, а может быть, даже осталась со мной жить.

С ней мне было бы просто даже потому, что ее звали так же, как мою жену.

Да, подумав об этом, сейчас я поверил, что мы могли сделать так, наплевав на ее сокурсников и моих коллег, ничего не скрывая и потому ничего не боясь.

Мы жили бы вместе и все свободное время ебались.

Еблись бы весело, еблись яростно, еблись до усрачки – но наебавшись, все равно думали о том, как скорее прийти в себя, снова соединиться и ебаться уже до полного опизденения.»

На этом месте я оторвалась от планшета и опять улыбнулась – смущенно и грустно.

Смущенно оттого, что очередной заряд Никоновской брани вкупе с описанием возможного процесса показался мне чрезмерным.

А грустно потому, что в очередной раз стало ясным, насколько обделен был автор в мужской жизни, если запоздало мечтал о нашей Светке, которую любовники бросали от нестерпимой скуки в постели.

Не знав ее близко, мой преподаватель, видимо, писал в состоянии ослепления.

Ослеплен он был как неудовлетворенный по жизни, о чем говорили следующие строки.

«Возможно, единственный раз в жизни я был бы сексуально сыт без всяких проблем целых три или четыре недели.

Тем более – что будет пояснено потом – я, кажется, нравился этой Светлане.

(Удивительно признавать такую возможность сейчас, когда я противен самому себе.)

И она, будучи всего 6-ю или 7-ю годами моложе меня, наверняка была правильной женщиной.

И мы с нею могли…

Могли, могли, и еще 10 раз могли!

Причем без напряжений, без всяких усилий с моей стороны.

Но я был не просто дураком.

Я был упрям, как осел и уперт, как сто тысяч ирландцев.

Наверное, я родился полным идиотом, поскольку в самом важном и самом сложном аспекте жизни – сексуальной сфере – всегда выбирал себе цель наименее подходящую и наиболее недоступную. И стремился к ней, как ёбнутый альпинист по отвесной скале, хотя внизу, на цветущей альпийской поляне осталось так много возможностей. Но я лез, лез и лез… И ладно, если бы хоть иногда удавалось найти наверху нечто, недостижимое с простыми телушками, которые паслись внизу.

Дело обстояло в том, что я, словно полный кретин, лез ради процесса лазанья – и, как правило, цели не достигал, даже если добирался до вершины.

Да что там разливать зрительные эпитеты!

Стоит оставаться честным перед собой и горсткой знающих меня читателей, к которым может попасть этот текст.

Достаточно сказать, что на 1 курсе математико-механического факультета Ленинградского университета я – прыщавый и длинноволосый, из гордости школы превратившийся в провинциала на законном месте – влюбился не более и не менее, как в ленинградку. И не просто ленинградку, а генеральскую дочь, жившую на Суворовском проспекте, одном из самых престижных в городе.

Думаю, добавить к этому нечего.

Тоже самое произошло со мной в Троепёрдинске, куда меня трижды приводила судьба.

Я пренебрег доступной Светланой из Захуяк-Тамака, и причина этого пренебрежения была неясной мне самому.»

Я тоже не могла понять, почему Никонов не сделал ни одного шага навстречу заднице, манившей взор.

Наверное, не потому, что она жила в периферийном городе, который он обозвал уничижительно, но подходяще.