Виктор Улин - Тот самый снег

И еще я до сих пор помнила, как он разговаривал со своей женой.

В те годы средства связи находились в состоянии махрового тюльпана: состояние их было ярким, странным и раздрызганным. Еще использовались пейджеры, кое-кто ходил с транковыми телефонами – увесистыми, как кирпичи и такими же бесполезными. У самых продвинутых появились настоящие мобильные: имелись системы, не использующие СИМ-карт, а привязанные к городским номерам. Я помню это хорошо, потому что в нашей группе был толковый парень, чистой воды технарь, которого невесть каким ветром занесло в « жиро-сальную » шарагу. Повернутый на связи, он не только был осведомлен о происходящем, но делился своими знаниями с окружающими, и мне бывало интересно послушать.

Сотовая связь уже существовала, но роуминга еще не имелось, поэтому преподаватели оккупировали учебную часть и звонили домой по обычному телефону. Один раз я случайно услышала разговор Никонова – нескольких его фраз хватило, чтобы понять, что жену он любит единственную из всех женщин. А внимание к остальным лишь подчеркивало его личность; мужчина, не интересующийся женщинами, всегда казался мне ошибкой природы.

И в школе и в семье меня пытались воспитывать на несуществующих идеалах.

Истинно хороший человек должен был быть белым: кристально честным, верным, непорочным и так далее. Отклонение от любого из требований делало его черным.

А вот Виктор Викторович Никонов казался не белым, не черным, а многоцветным.

«Юле было лет 25, она имела мужа и ребенка.»

Меня не тронула досада от того, что он увеличил мой реальный возраст на два года.

Ведь в самом деле тогда я, замученная жизнью: конвейером на хлебокомбинате, и этой учебой, и семьей, которая с первым мужем несла мало радости – наверняка выглядела старше, чем была.

Как сейчас, проживая совсем иную жизнь, казалась моложе.

«При среднем росте она имела достаточно стройное сложение.

У нее были ярко-зеленые злые глаза, а NAC вызывал сочувствие.

Конечно, его я увидел позже. Но имея привычку при знакомстве с новой женщиной первым делом рассматривать ее грудь, я сразу отметил, что состояние Юлиного бюста характерно для 20-30 летней кормившей женщины, когда система связок Купера разрушена, а жировое окружение, составляющее объем молочной железы, еще не наросло.»

Относительно моих глаз преподаватель был стопроцентно прав; в те времена они казались злыми. Это теперь, став самодостаточной и уверенной, я помягчела даже в зелени взгляда.

Я не знала аббревиатуры « NAC», не имела понятия, кто такой Купер и что он связывает – равно как и то, откуда математик знает тонкости о женской груди – но отметила, что Юлин бюст Никонов описал с большой долей снисхождения. На самом деле мои груди тогда казались жалкими мешочками, к которым никогда не вернутся ни упругость, ни размер. Это меня удручало, поскольку я все-таки была молодой и хотела абстрактно нравиться. И я тихо завидовала дуре Таньке, которая, несмотря на двоих детей, в лифчике носила мячи.

Вспомнив те времена, я потрогала свою грудь, спрятанную темно-серым графитовым костюмом английского производства.

Теперь мой бюстгальтер сравнился с Танькиной классификацией: имел чашечки « D ». Насчет непонятного « жирового окружения », которое « наросло », Виктор Викторович оказался прав.

Другое дело, что сейчас тяжелая грудь мешала жить, зимой мне становилось тесно в толстой одежде, а летом под ней потело. Этот бюст как нельзя лучше пригодился бы мне в двадцать пять лет или в тридцать, а в сорок три же он напрягал. Как напрягало все, пришедшее по жизни не в срок.

Хотя главное все-таки пришло вовремя.

Я посмотрела на запертую дверь кабинета. Конечно, никто снаружи не мог увидеть моих жестов, догадаться о моем занятии. Да и вообще меня не беспокоили; отключенный секретаршей, внутренний телефон молчал, а звонить мне на сотовый могли только директор, два его заместителя моего уровня и клиенты, которые не могли решить вопросы с моими подчиненными, начальниками отделов сбыта и снабжения. Видимо, сегодня все решалось, мне никто не звонил.

Подумав о возможности уединиться, я вдруг сообразила, что « отлучка » по проблеме сахара шита белыми нитками, поскольку моя красная машина стояла на комбинатской парковке, говоря всем, что я на месте. Но я тут же поняла, что падающий снег успел набросить на нее белое покрывало, скрыть цвет и даже очертания.

Можно было читать дальше, думать и вспоминать.

«Впрочем, Юлина грудь меня не заинтересовала, изучил я ее позже.

Действительно потрясающим элементом ее тела были ноги.

Причем, как ни смешно, их я впервые оценил не в натуре, а на фотографии.

На простой карточке « альбомного » формата размером 9х12 или около того.

Кончался ХХ век, о цифровых фотоаппаратах еще никто не мечтал, но женщины всегда любили фотографироваться.

Мои пиздюшки-хлебницы не являлись исключением.»

Ненормативное слово, каким он аттестовал меня и моих академических подружек, в тексте казалось ласковым.

«Каждая привезла альбом, все показывали себя, своих сопливых детей, дебилообразных ебланов мужей, родственников и подруг на бесконечных свадьбах каких-то даунов и имбецилов – людей с печатью вырождения, характерной для периферийных городков.»

И опять Никонов ударил в точку; о том, что мой первый муж – не « образный », а самый натуральный дебил, я поняла сама, хотя и позже.

«И вот когда в первый мой визит…

В первый мой визит я из вежливости – из чистой вежливости, никогда не интересовавшись семейными фотохрониками – взял альбом Юли и увидел ее ноги в черных колготках, то понял, что пропал.

Пропал насмерть и необратимо.

И умру, если не заполучу эту женщину.

Нечто подобное, но на порядки более слабое, я испытывал когда-то, увидев очень молодую и очень привередливую Гульшат (А8) – смуглую татарку, чьи черные, как шляпки грибов-рядовок, соски говорили о наличии казахской крови.»

Я усмехнулась с определенным восхищением.

Несомненно, Никонов был художником во всем, что касалось женщин и женского тела.

Я не знала, какие соски у казашек; я вообще никогда не интересовалась женскими частями, их цветом и размером, поскольку обладала нормальной ориентацией. Но прочитав, явственно увидела эту Гульшат – « цветок радости » – со шляпками рядовок на груди. Тем более, что грибы я знала и любила, особенно жаренные с луком и картошкой.

«Но Гульшат – если называть вещи своими именами – была просто тощей.

А Юлины ноги казались – не боюсь написать, а потом повторить это слово сколько угодно раз –