Дмитрий Кононов - Постмортем

Большой плакат на массивном бетонном основании сообщал все тем же церковнославянским шрифтом: «Казачья застава». У обочины мерз парень в зимнем армейском камуфляже и кубанке. Он взмахнул жезлом регулировщика, указывая остановиться. К моему удивлению, таксист не опустил стекло со своей стороны, как нередко поступают водители, когда их останавливает полиция. Не заглушая двигатель, он вынул из бардачка небольшую сумку, проворно вылез из машины и поспешил навстречу парню. Тот отдал честь и что-то сказал, выпуская облако пара и указывая на кирпичное здание. Таксист развел руками, и оба отправились туда. Как только они скрылись в дверях, из заставы вышел другой казак, постарше, с длинными усами. В руках у него была папка. Он спокойно подошел к такси и с хозяйским равнодушием уселся на водительское место.

– Вахмистр Жолдин, – представился он, наскоро поднимая ладонь к уху. – Добро пожаловать в Омск. Вы из Москвы же, правильно?

Я только молча кивнул, чувствуя себя путешественником во времени. Роскошные седые усы вкупе со словом «вахмистр» сделали свое дело.

– Добро, – Жолдин открыл папку, где веером расходились подколотые желтоватые бланки квитанций. – Мы деньги собираем. Детям на лечение. Фонд «Спас», слыхали? Нет? Да на каждой остановке по городу рассказываем! В общем, кто сколько может, всем миром. На лечение там, на операцию, кому надо. На молебен. У нас больных деток немало, это вам не Москва.

– Простите, я не уверен, что…

– Деток не жалко, что ли? – вахмистр подозрительно сдвинул брови. – Нельзя так, грех это. Ты же нормальный мужик, не либерал там какой-нибудь, сам должен понимать: если не мы, то кто им поможет?

Я поджал губы и потянул из кармана куртки бумажник.

– И сколько нужно сдать?

– Не сдать, а пожертвовать. А сколько – это уж как тебе совесть подскажет. Ты женатый, дети есть?

Мне скоро сорок лет, а я все не могу отучить себя робеть, когда кто-нибудь вот так уверенно и по-хамски влезает на мою личную территорию.

– Нет, – ответил я.

– Плохо. Женись поскорей, да детей заводи. Тогда будешь все лучше понимать. Вот если бы твое родное дите заболело – ты, небось, в кредиты бы влез, все деньги отдал? Так и тут.

Я протянул ему тысячу, ничего мельче не нашлось. Жолдин радостно схватил купюру и сунул ее в карман.

– Вот это ты молодец, мужик! – одобрительно прокряхтел вахмистр, выуживая из футляра очки. – Ты не думай, мы за каждую копейку отчитываемся. Сейчас я тебе расписку… Порядок в войске должен быть.

Все еще в некотором смятении я наблюдал, как он старательно заполняет бланк. Наконец, все было готово. Вахмистр отдал мне расписку, снова дернул руку к уху, пробормотал «Спаси, Господи!» и ушел. Стемнело быстро и незаметно, как это всегда бывает в феврале в здешней степи. Ожидая возвращения таксиста, я изучил квитанцию. Из синих каракулей смог разобрать только «одна тысяча рублей» и «безвозмездное». Поплывшая синяя печать внизу содержала слово «Спас» заглавными буквами и нечитабельные номера по периметру. Я зачем-то аккуратно свернул расписку в восемь раз и положил в бумажник. Тем временем, вернулся мой водитель.

– Простите, – выдавил он, пристегиваясь. – Сейчас быстро до отеля доедем, минут за десять.

Он выглядел совершенно вымотанным, в глаза мне старался не смотреть. Я миролюбиво ответил:

– Ничего страшного. Я пока больным детям помог.

– А… Много дали?

– Тысячу.

– Странно. Обычно больше просят. Хотя это же все детям, тут много не бывает.

Остаток пути ехали молча. Под Ленинградским мостом блестела фонарями набережной черная вода в похожей на шрам полынье. У отеля таксист удивил меня в последний раз. Он вышел из машины, сам открыл багажник и вручил мне сумку, отряхнув ее от натекшей с брезента воды. Наклонившись ко мне, тихо проговорил:

– Вы бы одевались попроще. Видно, что москвич. Здесь не надо так. Не любят.

Сетевой отель порадовал уютом и вежливостью, эдакий остров комфорта и нездешних широких улыбок, ограниченный лишь стеклянными дверьми и лимитами вашей кредитки. Симпатичная девушка протянула мне ключ-карту, и спустя пару минут я разглядывал вечерний город из окна номера на пятом этаже. Уютный покой нарушало лишь тихое ворчание кофемашины у меня за спиной. Я включил ее, едва вошел.

А передо мной расстилалась центральная улица Ленина с торговыми домами начала прошлого века, сказочная, благополучная, укутанная снегом. Не спеша ехали домой служащие, студенты веселыми компаниями шли вверх и вниз по тротуарам, сияли огни рекламы. Парень в зимнем камуфляже и с красной повязкой казачьей дружины на руке прохаживался из стороны в сторону вдоль витрины кондитерской.

Кофе был готов, я сел в кресло перед окном и медленно отпил. Американо показался мне необыкновенно вкусным, улица передо мной больше походила на новогоднюю открытку, тишина и спокойствие обволакивали меня вот уже во второй раз за этот вечер: по дороге из аэропорта, вдоль заснеженных елей, и теперь. Я не без усилия стряхнул сладкое оцепенение и залпом допил кофе. Легонько стукнуло слева между макушкой и затылком, мигрень вновь пошла на приступ.

– Ну нет, Рома, – громким спокойным голосом сказал я себе. – Здесь ты ничего не поймешь и ничего не напишешь. Надо менять обстановку.

Приятели считают меня психом. А все потому, что к работе я подхожу с шизофренической, по их мнению, серьезностью. Будто актер, меняю место и образ жизни, чтобы до тонкостей понять, прочувствовать мир, в котором жил герой моей книги. В данном случае – Соня Дятлова, омская поэтесса.

Соня Дятлова. 1994

«Мало что помню о себе в шесть лет. Папы не было. Я его ни разу не видела. Это создавало проблемы, ну а как же. Вначале мама рассказывала, будто папа работает в Канаде. А работа секретная, поэтому его фотографий дома держать нельзя. Я искала, конечно, но без толку. Все перерыла, кроме ящика в серванте, который запирался на ключ. Ключ мама тоже где-то прятала.

Пошла в первый класс. Не школа, а зоопарк. Где? Да от центра езжай три остановки по Маяковского, потом поворачиваешь на Богдана Хмельницкого – и вперед, вперед, пока не надоест. Вот когда надоест, вытряхиваешься из автобуса – и там в двух шагах моя школа. В коридорах паркет проваливался, как сейчас помню. Познакомилась с девчонками, с пацанами, заговорили о родителях – я и выдала: у меня папа секретный агент, разведчик, работает в Канаде. А Верка Соловьева – она на три года старше нас была – смерила меня взглядом: «Разведчик, ага. А у меня альпинист, у Стаськи – моряк, у Оли – полярник. У Васяна из второго „б“ вообще космонавт. Ты че, больная? Нет у тебя папы!» Что говорить, я заревела, убежала по лестнице наверх, там была такая площадочка перед люком на чердак, уселась, целый урок просидела, сопли мотала. Меня даже не хватились, вот такая была школка, прикинь.

Читать дальше