Дмитрий Кононов - Постмортем

Она вынимает из рюкзака блокнот и пишет «Образовательное». Немедленно под заглавием появляется первая строчка:

Сонечка привычным жестом сует конец карандаша в рот, прикусывая ластик. Немного погодя она записывает еще одну:

Счастливо улыбнувшись, она ложится на спину, раскидывает руки, широко открытыми глазами глядит на светло-серое небо. Вокруг ни души, она наедине с теплой ранней весной. Одноклассники корпят над контрольной по алгебре, птушники спят на лекции выжившего из ума отставного лейтенанта, студенты тянут руки на семинаре, город погружен в работу, три часа дня. А Сонечка свободна – просто потому, что так решила.

Заливаются птицы. В воздухе разлит аромат, не поддающийся определению. Будто огурец только что разрезали – и вдыхаешь эту чуть горчащую свежесть. Пара мгновений – и нет ее, улетучилась без следа, остается обычный огуречный запах. Снега растаяло уже довольно – повсюду глубокие серые лужи, университетское футбольное поле превратилось в болото, но пахнет все это чистой весенней водой – ни сырости, ни прели.

Потянуло дегтярным дымком: в одном из гаражей неподалеку затопили буржуйку. Даже этот дым теперь кажется Сонечке приятным. Она снова садится и пишет, объятая весной.

Ночует у Катьки, чьи родители уехали в отпуск на две недели. В три часа ночи просыпается. В пять вызывает скорую. А в шесть утра звонит маме:

– Привет. Я в больнице. У меня, кажется, острый цистит. Привези мой полис… пожалуйста.

– Вот и вся цена твоему бунту, дурочка.

В мамином голосе звучат усталость и любовь.

Соня Дятлова. 27.03.2003

Говорят, Есенин в больнице читал пациентам стихи, собирал целые палаты слушателей. Сонечка вспоминает об этом, глядя на слипшиеся холодные макароны в тарелке. Химически-розовый кисель в граненом стакане, наоборот, обжигающе-горячий. Закон подлости. Она со вздохом пристраивает еду на белую прикроватную тумбу и прислушивается, не пойдет ли сестра обратно, тарелки собирать. Нет, зацепилась языком где-то в районе пятьсот первой палаты в конце коридора, знакомую встретила с ночной смены. Сонечка лезет под подушку и разворачивает пакет с ошметками сырной косички, соленой и строго запрещенной. Вчера приходила Вика, пришлось надеть два свитера и спуститься на первый этаж, где подруги минут десять переминались с ноги на ногу в холодном вестибюле у вахты, обсуждая последние события, а под конец Вика передала пакет с книгами, фруктами, сигаретами и запрещенным сыром-косичкой. Разумеется, курить тоже нельзя, но на это дежурный врач смотрит сквозь пальцы, если вредная привычка не покидает специальной комнатки слева от туалета с вечно открытой форточкой. А сестрам и вовсе плевать.

Курение осуждает только соседка по палате, сонина ровесница – не в меру любопытная баптистка. Закончив читать Евангелие, она выбирается «в мир», рыскает по палатам, собирает сплетни о других пациентах. В первый день она с гордостью делилась своей неприглядной добычей с Сонечкой, но короткий вечерний разговор положил конец любому их общению. Выходя из туалета, соседка учуяла запах сигарет и заглянула в левую комнатку, где Сонечка задумчиво курила, водя пальцем по черному застекленному небу за окном.

– Ты что, куришь? – взвизгнула соседка, так что Сонечка вздрогнула и отшатнулась. – А рожать ты как будешь?

– Нам по пятнадцать, вообще-то, – холодно заметила Сонечка. – Или ты уже собралась? Кто отец?

Соседка всплеснула руками в жесте немого негодования и ретировалась. Нет худа без добра: теперь вместо ее курносой физиономии Сонечка, возвращаясь в палату, всегда видит «Евангелие Господа нашего Иисуса Христа», которым соседка закрывается, чтобы не встречаться взглядом с павшей грешницей, не помышляющей о здоровье и благополучии своего потомства.

Сонечка медленно отрывает лоскуты соленого сыра, отправляет их в рот, жует без энтузиазма, осторожно пьет горячий сладкий кисель. Весеннее солнце за окном закрыли тучи, и в этом сумеречном освещении макароны будто подернуло плесенью. Заслышав приближающийся голос медсестры, она прячет пакет с сыром под подушку и делает вид, будто ковыряет гнутой алюминиевой вилкой законный больничный завтрак. Потом тарелку и пустой стакан забирают, потом по урологическому отделению скоротечной бурей проносится дежурный врач Аркадий Сергеевич, веселый и всегда чем-то довольный без малейших на то причин. Потом Сонечке ставят очередную капельницу. На сгибе руки у нее чернилами расплылся наркоманский синяк.

Лежа под капельницей, она засыпает. Ей снится Боря Пастернак, стройный и элегантный, с большими умными глазами. Они гуляют в больничном сквере, держась за руки, он читает свои стихи, лучше которых не создал еще человек.

– Рожать или нет – ваше дело, София, и только ваше, – говорит он. – Никто не имеет права ступать на лед вашего личного пространства: провалится, захлебнется, околеет. Только, ей-ей, Сонька, не сиди больше на холоде – жопа одна, а прекрасных весен тебе отпущено еще целых одиннадцать.

– Почему одиннадцать? – спрашивает Сонечка и просыпается от того, что соседка молится в голос.

Соня Дятлова. 21.09.2004

– Ну что ж, переходим к новому участнику нашего лито… Софья Дятлова, верно?

Сонечке шестнадцать лет, она впервые выносит стихи на суд настоящих поэтов. Ведущая – известная в Омске поэтесса Татьяна Борисовна Вознесенская – какая-то там институтская подруга школьной русички, так что волноваться не о чем. Ха, попробовали бы вы не волноваться, ожидая вердикта состоявшихся взрослых авторов! Сонечке вообще-то робость совершенно не свойственна, но ведь любого человека можно застать врасплох. Даже если он знает, куда и к кому идет.

– Верно, – сипит от смущения Сонечка, бросив робкий взгляд на величавую властную даму.

– Расскажите нам о себе, мы с удовольствием с вами познакомимся.

«Мы» – это довольно пестрая компания, собравшаяся за столом в детской библиотеке пятничным вечером. Светловолосая юная татарка с гордо поджатыми губами, расплывшаяся старуха с одышкой и перепачканным дешевой помадой носовым платком, чуть дальше – длинноволосый парень с глазами навыкат и божественно красивыми тонкими пальцами. Еще на пододвинутом диване разместились две смешливые близняшки с одинаковыми блокнотами и волковатого вида битюг в камуфляжной куртке поверх черной рокерской футболки. «Неужели они все поэты?» – думает Сонечка, но пора отвечать.

– Я учусь на филологическом факультете, на пиарщика. На первом курсе. Стихи пишу давно, с детства. Уже очень много написала.

Ведущая благосклонно кивает, милосердно не глядя на смущенную девушку.