Дмитрий Кононов - Постмортем

Потом спускаюсь в класс – а у меня весь тыл в известке. Пацаны тут же заорали: «Белая жопа, белая жопа!» Я стою, как дура, даже плакать уже больно, все выплакала – и тут Соловьева к нам заходит. Услышала пацанов, да как рявкнет: «А ну, завалили!» Пацаны замолчали тут же, они Верку побаивались, как и все, впрочем. Верка подходит ко мне и говорит: «Слушай сюда. Я знаю, без папы тяжко. Мы, безотцовщина, вместе тут держимся, иначе плохо будет. Ясно? Если что, поможем. Но если увидишь, что кого-то обижают – Ольку там вашу, или Стаську – сразу вступайся. Поняла?» Поняла я ее сильно позже, а тогда только кивнула».

На этом видеозапись обрывается. Я еще некоторое время смотрю на экран ноутбука с последним кадром. Соня сидит в кресле, закинув ногу на ногу. Выглядит она плохо: ярко-рыжие волосы с черными отросшими корнями, тяжелые веки, яркий неаккуратный макияж. В руке бутылка пива.

Я перепроверяю дату публикации: январь две тысячи двенадцатого. Месяц назад она получила национальную премию для молодых поэтов. До автокатастрофы оставалось два с половиной года.

Роман Елисеев. 18.02.2022

На следующее утро я вооружился справочником и составил список магазинов. Поездить пришлось изрядно, но к обеду мне удалось полностью сменить гардероб. Дешевые синие джинсы, свитер на размер меньше, чем нужно. Зимние полусапоги белорусского производства, молнию на которых заедало уже во время примерки. Турецкая куртка-аляска на плохом синтепоне, тут же вставшая коробом на морозе – курткой я гордился особенно, купил ее за сущие копейки на распродаже конфиската. Венчала мою экипировку вязаная шапочка со спортивным логотипом, известная в народе как пидорка или же гандонка.

Айфон я решил оставить в сейфе отеля, симку же поместил в золотистый сяоми с разбитым экраном – его я после долгих размышлений выбрал в переходе на Площади Ленина. Купил универсальную транспортную карту «Омка» и закинул туда пару тысяч, чтобы не отвлекаться потом. Запретил себе пользоваться такси до самого отъезда в Москву.

Оставались последние штрихи. Еще утром в отеле я сбрил бородку, а вечером нашел крошечную затрапезную парикмахерскую и за сто пятьдесят рублей был обрит «под машинку». В отель я вернулся, прямо скажем, преобразившимся. У меня на пути немедленно вырос охранник. Я с улыбкой предъявил ему ключ-карту и отправился к лифту – вслед мне с любопытством смотрели несколько человек, от входа и из-за стойки регистрации.

В номере я встал перед зеркальной дверью шкафа и оглядел себя. Изумительно: щеголеватый столичный журналист исчез, на его место пришел тощий бедный работяга лет тридцати пяти с усталым взглядом. Я вздохнул, разделся и включил кофемашину. Есть не хотелось, вместо этого отчего-то хотелось бахнуть пивка. Завтра предстоял поиск съемной однушки в Городке Нефтяников.

– Чем хуже, тем лучше, – сказал я себе.

Сказал и в который раз с грустью подумал о привычке разговаривать с самим собой как о характерном симптоме прогрессирующего психического расстройства.

Роман Елисеев. 19.02.2022

На утро ударило минус двадцать пять. Идти никуда не хотелось, я лежал в номере, листая списки съемных квартир в Городке Нефтяников. Этот обширный район Омска не пользовался особой популярностью у желающих задержаться в городе подольше, разве что студенты кооперировались по двое или по трое, за копейки снимая клетушки недалеко от учебных корпусов четырех вузов – все лучше, чем общага.

Здесь почти постоянно жила Соня Дятлова, вот почему я выбирал квартиру в одной из сотен мрачных обшарпанных хрущевок. Нефты – так их называли местные – строили с пятидесятых годов, когда начинали масштабное освоение западносибирской нефти, чуть позже появился нефтезавод, величественное предприятие всего в нескольких километрах от городской черты. С тех пор случилось много всего, и главным образом, плохого. Распался Союз, нефтяным центром стала Тюмень на западе, а центром транспортным – Новосибирск на востоке. Омск с нефтезаводом стал если не вовсе бесполезен, то уж точно не очень-то и необходим. Специалисты уехали за северными доплатами в Ханты-Мансийск и Сургут, поэтому со временем Городок Нефтяников заселили люди, так же далекие от переработки черного золота, как и я сам. Заселили те, кого теперь зовут «простыми работягами» – бесхитростные честные советские люди, уже в возрасте, уже дети подрастают. Удачливые с подержанными мерседесами, как у соседа дяди Володи, неудачливые тихо спивались в кафельных гробах тесных кухонь. Однако жили, вопреки ужасам переходных времен, ровно и себя не роняя, дни рождения отмечали всем двором, мужчины открывали банки с соленьями и – с великим пиететом – водочку «Довгань», женщины несли в эмалированных кастрюльках картошку и ведерные чаши с салатами. Включали местную радиостанцию на полную мощность, и сдобный голос с удалыми нотками пел:

Быть может, быть может, еще возвратится

Счастливое время и в наш уголок.

Не возвратилось. Раньше или позже простые работяги начали умирать один за другим: от цирроза, от старости, от отчаяния и одиночества – и холодные, расчетливые, хищные дети прямиком с кладбища мчались по риелторам и нотариусам: поделить, присвоить, продать, не упустить. Однушки, двушки и трешки в Нефтах – с остекленными балконами, с воркованием голубей под крышей по утрам, с многолетней желтой ватой в щелях деревянных окон, с коврами и шифоньерами, с рогами косули над входом, с дефицитными резиновыми ковриками у входа, с запахом «Явы» и сухого старческого кашля – превращались в притоны для наркоманов и проституток, в дешевые съемные квартиры, посуточно и помесячно, но с оплатой авансом минимум за полгода.

Я тихо вошел в один такой подъезд, домофон не работал, дверь подперли кирпичом. Было темно, пришлось включить фонарик на телефоне. Черным баллоном на ближайшей стене было вкривь и вкось выведено: «Соль – это выход» и чуть выше, большими буквами, «Здесь жили люди». В самом деле. Жили. Поднимаясь на пятый этаж, я прислушивался. К счастью, здешние обитатели ничем себя не выдали: я не услышал громкой музыки, криков пьяных или гневных, даже собаки не лаяли. На третьем этаже жирный кот ел рыбьи кишки с коммунистической газеты на полу. На четвертом упоительно пахло тушеным мясом: кто-то готовил ужин.

Дверь тридцать седьмой квартиры мне открыла хозяйка, пожилая приземистая женщина с грубым неприветливым лицом. Впрочем, она тут же улыбнулась:

– А, Роман, да? Я уж заждалась вас, – у нее был заметный украинский говор. – До гостиной проходьте, вот тута разувайтесь.

Дом этот стоял на улице Андрианова, в относительно цивилизованной части Нефтов. Тихая улица тянулась вдоль ограды Советского парка, потому окна квартиры выходили на заснеженные вершины деревьев, за которыми грезила былой мощью река, скованная льдом и страшно обмелевшая из-за казахских и китайских предприятий выше по течению. Тамара Васильевна – так звали хозяйку – провела меня по квартире. Она многословно и, в то же время, косноязычно расхваливала достоинства жилища, молча выпучивая глаза, когда я косился на очевидные недостатки.