Дмитрий Кононов - Постмортем

– Санузел хороший, сама в том году ремонт делала, бачок все смывает, не текет почти. Стиралка сама стирает, новую купили, когда зятя похоронили, там с похорон деньги остались. На кухне телевизир все показывает, двенадцать каналов. Холодильник есть, плита газовая, хорошая. Шкафы чистые, сегодня только пыль со всех полок вытерла. Матрасик купите, постелете, можно жить. Балкон стеклопакет, теплый, можно зарядку по утрам делать.

– У вас тут фотографии, – я попробовал прервать этот очаровательный монолог.

Действительно, в жилой комнате меж пары пыльных кресел висело несколько маленьких фото в дешевых рамках. Толстый старик в шортах, с удочкой и огромным карпом. Красивый парень в изуродованной аксельбантами дембельской форме. Две девушки, по виду старшеклассницы, на фоне фонтана в центре Омска.

– Ой, – замялась Тамара Васильевна. – Щас уберу, забыла совсем, замоталась. Это мои все.

Воздух вокруг моей головы потеплел и сгустился, меня прошиб пот. Плохой из меня журналист, наверное. Так сложилось, что каждое дикое совпадение впечатляет меня куда сильнее, чем следует. Я ткнул пальцем в фотографию с девушками, которую хозяйка все никак не могла отцепить от стены:

– Кто это?

Тамара Васильевна обернулась и недоуменно поглядела на меня:

– А вам-то что за дело? Дочь это моя, когда еще в школу ходила. С подружкой.

Рядом с полной улыбающейся девушкой мрачно, упрямо глядела прямо в камеру Соня Дятлова.

Обо всем договорившись с Тамарой Васильевной, я побрел в сторону остановки, то и дело скользя своими белорусскими скороходами по нечищеным тротуарам. Вспомнил, что во времена моего детства здесь было не так скользко, только изредка попадалась неширокая полоса идеально ровного обсидианового льда. Другие дети лихо по ней проезжали, без труда удерживая равновесие на чуть согнутых ногах. Я никогда не проезжал: боялся. А теперь и полос таких не осталось.

Когда-то здесь была беляшная, где Соня Дятлова пять лет наживала гастрит, учась на филфаке. Теперь на этом месте переливалась оставшимися с Нового Года гирляндами будка сетевой кофейни. На широких скамейках в окружении бумажных снежинок на стекле миловались парочки. Не мой формат, подумал я, и зашел в ларек с шаурмой. Заказал большую с грибами и чесночным соусом. Потом подумал и добавил к ней банку дешевого энергетика. Воткнул зарядку моего разбитого золотого телефона в местную бесплатную розетку и принялся ждать. Чуть было не открыл Фейсбук, но вовремя сдержался. Поток новостей от сотни московских и иностранных коллег сейчас поднял бы меня за шкирку, за лысый капюшон худого турецкого пуховика, вырвал бы из ледяных клещей омского февраля – и куда бы я приземлился? Я не кот, падать на все четыре не умею.

Поставив локти на столик, я жадно ел шаурму, постепенно, на расстояние одного укуса, освобождая ее от оберточной бумаги и прозрачного пакета. Руки были грязные, помыть негде. Несмотря на мои старания, шаурма протекла снизу, и теплый скверный на вид соус скопился в уголке пакета, свисая, будто бледный гребень дохлого петуха. Я ел и ел шаурму, которая к середине стала казаться бесконечной, пил сахарно-кофейный энергетик с запахом ацетона и глядел в окно, на последних восьмичасовых прохожих. К девяти обширная площадь с двумя автобусными остановками опустеет почти полностью. Есть города, которые никогда не спят. Омск, напротив, редко бодрствует. С билборда на меня со спокойным достоинством смотрела красивая женщина. В руках она держала младенца. Стандартный славянский шрифт, мало-помалу вызывающий у меня идиосинкразию, являл холодной улице оптимистический лозунг: «Сибирью Русь Православная прирастать будет!»

В ларек вошел степенный седоватый мужик с пакетом из супермаркета. Он молча подошел к окошку и положил на блюдце скомканный полтинник. Не глядя на него, продавщица так же молча убрала деньги, отошла куда-то вглубь ларька и через несколько секунд вернулась, поставив на блюдце одноразовый стаканчик, наполненный примерно на треть. Мужик деловито опрокинул содержимое в рот, едва слышно крякнул, вытер усы и ушел. Через пару минут сцена повторилась, на этот раз с высоким молодым парнем в лыжной куртке. На смену парню пришел смуглый простуженный рабочий в оранжевом жилете. Каждый раз обмен полтинника на стаканчик происходил в полном молчании, каждый раз продавщица старательно прятала глаза. Когда за рабочим, просвистев худым доводчиком, закрылась дверь, любопытство взяло верх, и я поинтересовался у продавщицы:

– А что это вы такое наливаете?

– Ничего не наливаю, – неожиданно грубо отрезала она.

Помолчав немного, добавила, спокойнее и тише:

– Вы приезжий, наверное. Я не поняла сразу, вы простите меня. День сегодня какой-то… Это спирт бавленный. Из Казахстана. Канистрами покупаем, копейки стоит. У нас в Омской области, как нацпроект ввели, официально пьянству бой. Ну и это самое… Вот никто и не бухает по-черному, ну в запой чтоб. Потому что если запьешь, сразу участковый с казаками придет – и готово дело. Свои же соседи и настучат. А по чуть-чуть выпивают все. Каждый день человек сто-сто пятьдесят, я их уже выучила, все эти морды. Каждый день по полтиннику – и жить проще. Мы все из-под прилавка, не наглеем, дружинники нас не трогают, сами пьют бесплатно. Семь тысяч в день лишних, кому плохо?

– И правда. Кому плохо, – я задумался. – Почему вы мне так легко все рассказали? Это же, вроде как, незаконная торговля спиртным.

Продавщица усмехнулась:

– А мне что? Я последний день работаю. В Казань уезжаю, к дочери. Хоть там поживу по-человечески.

Повинуясь инстинкту, я достал из кармана пятьдесят рублей и положил на блюдце. Продавщица посмотрела на меня с плохо скрываемым презрением и налила треть стакана.

От мерзкого запаха сивухи у меня перехватило дыхание. Едва не подавившись, я проглотил огненный комок и теперь буквально чувствовал, как он падает вниз по пищеводу. В желудке стало припекать.

– Причастился, – севшим голосом проговорил я и вышел из ларька.

Вдоль Проспекта Мира выстроились вперемешку офисы банков, салоны сотовой связи, пивные магазины – и аптеки. Утром я принял последнюю таблетку, потому теперь поднялся на высокое крыльцо под жизнерадостным красным крестом. Взявшись за ручку, я вспомнил, что рецепт на лекарство остался в Москве. Командировку я себе, к счастью, запланировал недельную, никак не дольше. «Проживу неделю без таблеток, – решил я. – Все равно я тут пью чуть ли не каждый день. Еще не хватало с алкоголем мешать».

Соня Дятлова. 25.03.2003

На улице Андрианова есть Школа. За Школой – Тихий Пьяный Двор, где живет Валерка-наркоман. Дальше – Дикий Пьяный Двор, где барагозит Анвар с дружками. За ним – Универ, куда нужно поступить, чтобы мама наконец-то замолчала. Рядом – ПТУ, куда после девятого ушел Росляков. А между Универом и ПТУ есть дорожка, ведущая в Гаражи. На одном из Гаражей, на теплом от весеннего солнца рубероиде, сидит, ножки свесив, Сонечка Дятлова. Справа от нее початая бутылка колы, слева – жуком елозит по черной крыше телефон в беззвучном режиме: мама звонит в третий раз. Или в двадцатый – все равно. Сегодня утром маме следовало выбирать выражения. После очередной пустячной ссоры Сонечка ушла из дому, прихватив смену одежды и палку колбасы.