Юрий Кривенцев - Дар превосходства. Второй шанс

Увлеченно строчивший что-то в журнале смуглый черноволосый мужчина с аккуратно подстриженной бородкой клинышком вздрогнул от неожиданности и поднял глаза:

– Чего вам, уважаемые?

И тут же, заметив знакомую пару Гиппиус, приветливо улыбнулся:

– Ольга Евгеньевна, Ксюшенька, вы порядком припоздали. Я уж и не надеялся… – он бросил скользкий взгляд на остальных. – Гм, вы сегодня не одни. Позвольте узнать, кто эти люди?

– Родственники ребенка, – неожиданно брякнул Аркадий Константинович. – Вы уж извините, что мы целой делегацией. Видите ли, доктор, у нас большая дружная семья и никто не может оставаться равнодушным к состоянию девочки. Вот посовещались и решили нанести вам визит, узнать от профессионала, из первых уст, так сказать: как продвигается терапия, есть ли надежда?

– Кхм, – психиатр был в растерянности, – помещение не рассчитано на такое количество людей, для всех даже стульев не хватит…

– Ничего, постоим.

– Хорошо, – худощавый мужчина приветливо улыбнулся и радушно привстал, приглашая гостей, – Ксения – мой давнишний клиент, так что… сделаем исключение. Располагайтесь, господа, кто как может, – он опустился на кресло и продолжил. – Не хочу обманывать вас, рождая ложную надежду. Аутизм, как заболевание, в принципе неизлечим, это патология с генетической предрасположенностью, а поломанные гены, как понимаете, восстановить не представляется возможным. Однако, при грамотной терапии иногда случается наступление ремиссии – временного утихания симптомов заболевания. Наша задача, во-первых, добиться этого состояния, во-вторых – максимально продлить его.

Человек в белом вздохнул и слегка подался вперед:

– Если говорить конкретно о Ксении, ее случай довольно неординарен: девочка заболела довольно поздно, а практика показывает, что чем позднее развивается эта патология, тем более доброкачественно протекает. Согласитесь, это вселяет определенную надежду. Поверьте, я делаю все возможное, чтобы притушить патологический процесс. Но это долгая и кропотливая работа. В последнее время у пациентки наблюдаются признаки, которые позволяют надеяться, что через два-три месяца ее состояние может улучшиться. Тут, главное – не торопиться. Как врач, я надеюсь на помощь и с вашей стороны. Ребенку следует обеспечить покой, психологический комфорт, девочка должна чувствовать себя внутренне защищенной. Категорически недопустимы громкие звуки и иные раздражающие факторы, присутствие больших количеств людей, – доктор бросил критический взгляд на гостей. – Больные аутизмом боятся перемен, всего нового, поэтому нельзя изменять положение предметов в ее комнатах, переставлять мебель, издавать громкие звуки и т. д.

Уступив сидячие места женщинам, Васькин скромно стоял у стены, справа от оратора. Чем дольше разглагольствовал Исаак Наумович, тем сильнее у Антона зрела уверенность: что-то не так. Его смущали не речи эскулапа, а его вид, казавшийся слегка гротескным: не в меру полные губы, крупная голова, острый подбородок… Казалось, перед ним сидит не человек, а очень тонкий шарж на человека, еле заметная карикатура.

Все бы ничего, но когда, обращаясь к Ольге, Штельман слегка повернул голову влево, студент остолбенел – ему показалось, что у врача отсутствует затылок.

Очень медленно, стараясь не привлекать внимание, Васькин начал перемещаться вдоль стены, сантиметр за сантиметром, пытаясь найти позицию, которая позволит взглянуть на психиатра в профиль, а если повезет – и за спину.

Шажок, еще шажок… еще чуть-чуть…

Не переставая вещать, лекарь душ снова повернулся к Матери пациентки и… сердце Антона чуть не выпрыгнуло из горла от жуткой смеси омерзения, страха и гадливости.

У дипломированного хозяина кабинета не было задней части тела. Казалось, кто-то удалил ее, отрезал ровно по вертикали. Отсутствовали затылок, задняя часть шеи, спина, седалище… Но самым шокирующим было то, что обнаженная поверхность тела открывала взгляд не на окровавленные внутренние органы, а на до отвращения знакомую бледно-зеленую пористую массу, крохотные полости которой сжимались и расширялись в зависимости от движений существа.

«Господи! Эта… тварь, кукла… не должна жить!» – здоровяк чувствовал, как изнутри его естества поднимается неконтролируемая волна жгучего желания уничтожить гадину, раздавить, словно жирную пиявку, присосавшуюся к телу.

Рыкнув по-звериному, он бросился к пискнувшему от неожиданности гомункулу, обхватил руками подобие его шеи и рванул на себя. Аморфная субстанция, наполнявшая монстра, оказалась мягкой, как поролон, порвать ее ничего не стоило.

– Да не галдите вы… – игнорируя негодующие возгласы спутников, он швырнул обезглавленное тело мнимого психотерапевта на стол, выставив напоказ его заднюю часть. – Смотрите! Это не человек, обманка, как и все здесь!

Шок.

Лиза глухо охнула, Ольга отчаянно завизжала, инстинктивно прикрывая ладонью глаза дочери, Таисия хлопнулась в обморок, а старика Мелькова скрутил приступ рвоты.

Много ли найдется людей, способных по-настоящему посочувствовать горю постороннего человека? Когда мы слышим: «безнадежно больное дитя», то прячем взгляд, тихо отворачиваемся от чужой проблемы, тайно радуясь, что, слава Богу, это случилось не с нами, с кем-то другим.

Кто может понять чувства матери, ежедневно, ежечасно ухаживающей за недужным ребенком, обеспечивающей его существование, мотающейся по клиникам, от врача к врачу, с робкой верой в то, что кто-то поможет, исцелит… И все это – одна, без мужа, родичей, без надежды на стороннее сочувствие. Тяжко. Порой, в самые черные часы, выть хочется от безнадеги, в душу лезут спасительные мысли о самоубийстве… но как? Даже на смерть она не имеет право, ведь тогда ее девочка останется одна… Кто за ней присмотрит?

Вот он, настоящий подвиг, спасающий, жертвенный, жизнеутверждающий. Разве он менее значим, чем секундный аффективный порыв, бросающий человека на амбразуру?

Ольга Гиппиус была коренной москвичкой. Вся первая половина ее жизни являлась существованием серого малозаметного обыкновенного человека, не блиставшего ни талантами, ни внешностью. В детском садике, в школе, а затем и в техникуме эта тихая мышка всегда была на заднем плане, не выделялась ничем. Кто-то ей помыкал, кто-то игнорировал… Она не сопротивлялась, плыла по течению, считая такое положение вещей нормальным (потому, что не знала иного). Учеба тоже шла ни шатко ни валко – с троечки на четверочку. Середина во всем. Парни не обращали на нее внимания (да она и не стремилась к этому), у девушки не было хобби, увлечений, она просто существовала, тихо шла по тропке своей судьбы, опустив голову.