Татьяна Росс - Больше чем секс. Картинки к Фрейду

Сейчас смешно вспоминать о том, сколько мучений пережила я, чтобы решиться на свое первое свидание. Это была борьба тела с разумом, вернее с воспитанными, или лучше сказать, вбитыми в голову нравственными принципами. Я понимала, что это будет не просто встреча друзей по футболу или товарищей по шахматам. Понимала, что Максим, шестнадцатилетний юноша, не собирался со мной ходить за ручку до свадьбы. Но что он собирался со мной делать? Обнять? Поцеловать? Наверное… это так страшно. Но так хочется… И я, наконец, согласилась погулять с Максимом в городском саду.

С волнением явилась я на свое первое свидание. Я шла, не зная, куда деть глаза, и от этого тупо глядя себе под ноги. Казалось, весь мир смотрит на меня. На меня и на Максима, торчащего у памятника Ленину.

«Дурак, – без злости, но с раздражением, подумала я, глядя на Ленина, а думая о Максиме, – нашел место для свидания… на открытой площади… на глазах у честного люда…»

Максим стоял посреди площади перед памятником с пожухлым букетиком осенних цветов в руках. Он мял в руке несколько желтых астр, на щеках выступили багровые пятна и подрагивали желваки, откровенно выдавая волнение. Не дойдя до Максима пару метров, я вдруг резко изменила траекторию пути и направилась мимо него. Мои нервы не выдержали, а стыд неизвестно чего буквально отключил рассудок. Я не соображала, что делаю. Казалось, все смотрят на этого мальчишку «под Лениным», насмехаясь над его глупым видом.

«Все, наверное, понимают, что сейчас у нас с ним произойдет», – думала я тогда, краснея от самой мысли. Будто мы собирались заниматься чем-то непристойным и люди могли увидеть нас голыми.

Максим не растерялся и, сделав шаг в мою сторону, быстро догнал меня, тут же сунув астры, видимо желая избавиться от них как можно скорее.

– Привет, – сказал он, тяжело дыша, будто не стоял, а бежал стометровку на спор.

– Привет, – ответила я так тихо, что сама себя не расслышала. В горле застрял огромный еж.

Быстрым шагом я продолжила идти по аллее парка, Максим на расстоянии полушага следовал за мной. Мы шли быстро, словно желая скорее спрятаться за деревьями от посторонних глаз. Найдя удобные скамейки в зарослях пышного кустарника, мы наконец уселись. Некоторое время мы молчали, продолжая смотреть впереди себя, не решаясь даже коротко взглянуть друг на друга. Пауза затягивалась, и Максим начал что-то говорить. Я совершенно не могу вспомнить, о чем он рассказывал. Внутри меня прокатились волны. От живота в разные стороны. Казалось, все внутренности сотрясает внутриутробное землетрясение. Наверное, так нельзя выразиться. Землетрясение – это когда земля трясется. В моем случае это было «внутреннее трясение». Трясение внутренних органов. Из них словно кто-то пытался взбить коктейль. В голове было мутно, и слова Максима почти не доходили до мест, отвечающих за понимание.

Максим тарахтел – видимо, таким образом хоть немного снимая стресс. Я идиотски хохотала. Это была разрядка моего организма. «Внутреннее трясение» утихло, и я перестала бояться.

«В конце концов, это не первый встречный, – успокаивала я свои страхи, – это же Максим… и вообще, он даже рукой меня ни разу не коснулся!» – подумала я, окончательно придя в себя.

– Давай выпьем! – услышала я.

Максим, похоже, тоже успокоился. И осмелел. Не ожидая моего ответа, он полез в спортивную сумку, которую нес на плече, а теперь валявшуюся на земле у его ног.

Из недр сумки он достал бутылку вина и пару пластмассовых стаканчиков. Мне не хотелось ударить в грязь лицом и показаться маменькиной дочкой, и я, лихо глотая вино крупными глотками, выпила красную пахнущую сладким жидкость до последней капли.

– Вот, – игриво сказала я, перевернув стаканчик кверху дном, демонстрируя, что все выпито.

Моя голова, и без того «пьяная», кружилась, как осенние листья вокруг нас. В момент вылетели все страшилки, сдерживающие меня так долго. Я кокетничала, улыбалась, закатывала глаза, понимая, что нравлюсь Максиму. И мне нравилось, что я ему нравилась.

Потом Максим, достав пачку «Мальборо», вытащил сигарету и предложил закурить. Я уже совсем осмелела. А что? Все курят… Сделав две затяжки, я закашлялась, из глаз выступили слезы, и я бросила сигарету в траву. Это было уж слишком для первого раза. Но общение стало еще более раскрепощенным. Хотя Максим все еще не придвигался ко мне, оставаясь на расстоянии.

Мы просидели до девяти, и уже стало темнеть, но уходить не хотелось. Вместе с навалившимися сумерками похолодало. Максим накинул на меня пиджак. Ему хотелось обнять, да и я была не против. Но чтобы обнимание не выглядело совсем уж наглым приставанием, он, якобы желая поправить съехавший пиджак, оставил свою руку на моем плече. Я сидела замерев, не шевелясь, и он, наконец решившись, придвинулся ко мне и плотно прижался своим боком. В этот момент рванул дождь. Мы не заметили, как небо заволокло тучами. Ливень налетел, хлестая с остервенением. Подбежав к зданию драматического театра, окруженного величественными колоннами, мы стали под козырек около одной из них и обнялись. Нас снова охватило волнение. Мы стояли близко друг к другу, почти слившись. И дрожали. То ли от страха. То ли от возбуждения. То ли просто замерзнув. Мое лицо прижалось к плечу Максима. Внутри полыхало огнем, хотя стоял октябрь и даже в наших теплых южных краях вечерами было достаточно прохладно. Я подняла глаза. Он словно ждал сигнала… увидев в моем взгляде желание, смело потянулся губами. В этот момент желание быть поцелованной перекрылось пониманием непристойности, и я, сбросив пиджак на руки Максима, опрометью побежала по улице, несмотря на хлещущие струи дождя.

Не отличаясь спортивностью, на этот раз я бежала так быстро, что Максим догнал меня только в подъезде. Он совершенно не мог понять, почему во мне вдруг наступила такая перемена. Мы провели весь вечер вместе, так замечательно общались и в конце концов простояли под колонной, прижавшись друг к другу… и вдруг я, не сказав ни слова, убежала. Ворвавшись в подъезд следом за мной, он, задыхаясь, спросил: «Почему? Почему ты убежала? Что я сделал? Я обидел тебя?» Я смотрела на него обезумевшими глазами, но не могла проговорить ни слова. Да я и не знала, что сказать, как объяснить ему глупость собственного поведения. Что должна была я ему сказать, что считаю поцелуй безнравственным поступком? Я же понимала, какой идиоткой буду выглядеть после этого. Но ведь именно это остановило меня. За годы строгого воспитания это понимание стойко внедрилось в мой мозг и перебивало все остальные порывы. Мы смотрели друг на друга и оба дрожали. Даже не дрожали. Нас колотило. Трясло. От желания быть поцелованной тело зудело, внизу живота дергался какой-то незнакомый мне импульс, а вестибулярный аппарат качал на волнах. Я шатнулась и, не удержавшись за перила, стала оседать на пол. Напряжение бурлившего во мне возбуждения и не получившего разрядки вырубило сознание.