Таня Гуревич - Принцип моей неопределённости

Мы писали графоманские чернушные стихи о смерти, суициде и несчастной любви. Чтобы получить материал для творчества, по идее необходимо было пережить что-то, хотя бы косвенно связанное с темой нашей поэзии. И так как тему смерти раскрывать было особенно не из чего, мы обе интуитивно выбрали крайне популярный, а потому богатый сюжет разбитого сердца.

Казалось бы, моё сердце и должно было быть разбито. Но прозаичность, с которой в наших отношениях с Пашей наступила половая свобода, не вдохновляла меня на рифмы. В этом как будто не было надрыва, трагедии. Я не чувствовала боли – шок, абсурд происходящего служили мощной заморозкой. Паша, как ни в чем не бывало, одаривал меня цветами и милыми безделушками, а мне не хватало зрелости и смелости разглядеть в его поведении простое свинство. С другой стороны, мне позволялось пробовать другое. Но что? Я делала такую крупную ставку на эти классические и предсказуемые отношения, что, прогадав, растерялась – куда же теперь податься? В какой стезе пробовать свои вкусы дальше?

Всё образовалось как-то само собой. Мы гуляли с Натой и Мариной, слушали уже заученных наизусть «Снайперов», шатались по Пушкинскому бульвару, где собирались остальные поклонницы творчества Арбениной, Сургановой или просто девушки, разделявшие их предпочтения в романтических отношениях. Со мной знакомились, я знакомилась. Обмены телефонами, встречи, походы в кино, первые пробы необычных впечатлений. Так прошёл год.

В конце 10 класса я ушла из школы. Нагрузка стала слишком высока, и я решила заканчивать год экстерном, оставив максимум сил для подготовки к вступительным экзаменам. В экстернате было просто учиться: он был рядом с домом, и я не страдала от отсутствия общения с одноклассницами, которых с недавних пор не могла переваривать. Тем более, что Марина практически перестала появляться в школе, сдавая контрольные и зачёты дистанционно.

Жизнь была похожа на какую-то репетицию спектакля, в которой я не знала, где мои сцены и реплики, а где чужие. Я выходила на сцену невпопад, произносила слова некстати и не к месту. Порой мне казалось, что я словно призрак, который пытается донести что-то из потустороннего мира до своих близких, но они не слышат и не чувствуют моего присутствия. Иногда, когда я ждала Пашу, который неизменно опаздывал на нашу встречу на час, а то и полтора, в моей голове начинали появляться сомнения: а действительно ли мы договаривались на это время? Может, мне почудилось? Или, может, меня вовсе нет, я только плод воображения, фантазия, а значит, ко мне невозможно ни опоздать, ни задеть меня. Мои мысли – только поток какой-то вселенской информационной энергии, которая завихряется вокруг микроскопической пылинки.

В такие моменты меня захватывало необычное ощущение, как будто всё моё тело состоит из вспененного чугуна. Чего-то необыкновенно пышного, объёмного, как сахарная вата, и в то же время тяжелого, тянущего ко дну. Непроницаемого, как защитный костюм кинолога. Я не могла пошевелить даже ресницами, ведь каждая моя мышца была замурована этой давящей монтажной пеной, которая продолжала сжиматься, впечатывая меня в моё собственное сознание. Я не чувствовала страха, лишь неприятное, монотонное давление. В сознании я видела перед собой абсолютно белое бесконечное поле пустоты, в центре которого крошечная девочка собирала из ниоткуда миленькие цветочки и напевала тоненьким голоском какой-то неузнаваемый мотив: «Ля, ля-ля, ля-ля». Она увлечена своим букетом и не слышит, не чувствует падения колоссальных стальных прутов обхватом в метр – они падают в миллиметре от её спины каждую минуту или чаще. Но каждый раз ей удаётся отступить на полшага в стремлении к следующему несуществующему цветку.

Я никогда не понимала ни этих ощущений, ни видения, но покорялась своему подсознанию в том путешествии, в которое оно меня приводило.

Где-то зимой Паша подарил мне кольцо: с сердечком, инкрустированным бриллиантами, дорогое, в известной бирюзовой коробочке. Похвастался тем, как долго копил на него. Сказал, что любит, что мы всегда будем вместе.

– Будем вместе? – я надела кольцо на палец, переборов отвращение к пошлому сердцу.

– Ну да, как же ещё?

– Кто ещё будет с нами вместе? – я прекрасно знала, что он продолжает окучивать моих одноклассниц.

– Ты про это, – он пожал плечами, поморщился. Потом коварно улыбнулся. – Мои девочки, твои – пусть будут.

Паша знал, что я встречаюсь с девушками. Но его это не расстраивало, а скорее даже заводило. Часто он расспрашивал меня о деталях того, чем мы занимались с той или иной моей пассией. А я сменяла одну девчонку на другую, не видя особого смысла ни в одной из них. Пока однажды на очных часах в экстернате не увидела новую одноклассницу.

Её звали Рая. Тёмные, оттенка мелкосмолотого кофе, густые волосы, тонкий нос на ровном лице, молочная кожа. Меня сразу захватили её глаза: ярко василькового цвета, с серебристыми искорками, которые мерцали, когда она смеялась. Изящные пальцы с коротко остриженными ногтями – Рая играла на гитаре – выделялись на фоне нарочито грубой, мальчуковой одежды: потёртые джинсы брата, с лишней тканью там, где девушкам она не нужна, толстовки и футболки серых, синих, тёмных цветов, гриндерсы, рюкзак вместо сумки.

Я влюбилась в Раю, в её глаза, в её голос: она пела мне свои песни, то с хрипотцой, будто сорвала голос в попытке докричаться до кого-то, то необыкновенно тонко и ясно – так могла бы звучать хрустальная звезда среди пустого рождественского неба. Слушая домашние, любительские записи её песен, я неизменно плакала от восторга и любви.

Рая дружила со мной. Ей нравились мои стихи, мой юмор и мои рассуждения о мире. Мы подолгу болтались по городу, обсуждали всё на свете, катались на троллейбусах, слушали плеер. Обычно напористая и уверенная в себе, перед ней я робела. Во-первых, она была из совершенно другого мира: она слушала другую музыку, сама играла в группе. Во-вторых, она была слишком красива: никогда ни до, ни после я не встречала такой красивой девушки. В-третьих, Рая была на сто процентов гетеросексуальна. Но это никак не останавливало мою растущую упрямую влюблённость. Вплоть до одного случая.

Мы всё также гуляли по весеннему городу после уроков, размачивая наши кеды в апрельских лужах. И разговаривали, кажется, о Питере. Я уже была там и не раз, а Рая никогда.

– Чем, ну чем он такой особенный? Ну город и город. Эрмитаж там, ну музеи всякие. Если ты не задрот, чего там делать?

– Ну ты чегоооо! Там так круто! Там же клубы, тусовки, там атмосфера, – я жарко её убеждала, но больше ради того, чтобы раззадорить и полюбоваться на искорки в глазах.

– Атмосфера!.. Она там, где ты её создашь. А клубы и тусовки – это тупо.