Вч. Филиппов - Несколько дней в Ярмонге. По-русски в стихах и прозе

На Заводе десять тысяч печей и двенадцать тысяч сто семнадцать труб. В год Завод производит триллион тонн стали, отливает сто девять тысяч километров проката, восемьсот мотков канатов толщиной с греческую колонну, один миллион канализационных труб диаметром два метра, а также различные метизы, эмалированную посуду и могильные оградки. Особенно удаются кастрюльки и сковородки – говорят, что на местных сковородках можно готовить без масла и ничего не пригорит, так как эмаль используют такую мол, какой красят изнутри доменные печи. Будто бы этой эмали закупили в начале пятидесятых огромадное количество, выкрасили тогда же все пятьсот домен, а что с остальной делать – не придумали, пока не наладили Посудный цех. Устроиться в Посудный можно только по блату. Якобы там вкалывают даже мэрская жена и зять. Ведь там как всё делается – настряпают десять сковородок, а в Бумагу пишут – семь. Остальное несут под свитерами и продают через дилеров на Рынке. За год можно состояние сколотить! А если это всё организовать, поставить на широкую ногу, закупить партию безразмерных свитеров – да на мировые просторы можно выйти! А так дело постепенно приходит в упадок. Конкуренции не выдерживает – людям подавай Югославскую посуду. И сапоги – итальянские. Но сапог у нас не делают. Потому как мы далековато от Италии находимся.

В общем, кто приезжает в Городок, например, те же японцы, те сразу видят Завод. Вокзал – прямо у Проходной. Проспект Ударников – целая галерея Почётных Досок, где раньше как раз висели Ударники. Сейчас доски стоят с пустыми глазницами, и скорее служат местом для расклейки объявлений «Продам квартиру» и «Досуг», но всё равно значительно выглядят. А в конце проспекта площадь Героев с лениным. И если встать на ступенях пьедестала и посмотреть першпективу, то будет виден тот самый пейзаж, по поводу которого поэты восклицали: «О, урби! Экстаз заводских горизонтов!» Действительно завораживает. В дымке плывут нереальные сплетения труб и трубочек, мерцают индустриальные факелы и солидно пыхтят домны, эти альфа-центаврские глыбы. А если не замечать гула автомобилей и пердения жёлтых «Икарусов», то можно ощутить – всеми, как говорится, фибрами – убийственно-космическую какофонию, величайшую симфонию мира. Стоишь ты на ступенях пьедестала, устремив усталые мудрые глаза в начало проспекта, а музыка эта накатывает на тебя печальными волнами, размывая, грубо говоря, душу. И так можно стоять вечность, и думать – о вечном, разрываясь от сознания невозможности петь и нести Радость людям всей планеты. Ведь кто ж поспорит, что Оно делает это лучше тебя? Склоняешься ты тогда перед величием Оно, червь земной, и впитываешь в себя поэзию Последней Эпохи. Но это если ты не объелся, как я сейчас. Если ты ещё в себе после просмотра рекламы. А так – пожалуйста, кто ж мешает. Демократия.

2.

Но это не суть. Суть же – Труба. Сегодня я увидел трубу на востоке. На востоке сиял огонёк, красный миг в антрацитовом делирие. Ах, запад, запад – погряз в Оно, воет, машинный, а восток – чистая линия лесов, в чреве которых племена одичавших экологов исследуют ещё Не-тронутые реки и популяции. И вот – протри глаза, ленивец праздный! Нет более девственных лесов! Увидел я трубу там, где ранее ничего не могло стоять, ведь имеют же совесть вершители судеб. Зиял восточный вакуум наслаждением мудрой в простоте аскезы стороннего, манили людей чащи, где соловьи, полянки, где языческие костры, и шёлковые комнаты переживших славу альгамбр, утонувших в усталых благовониях. Вставало ясное субботнее солнце – Июнь, и наследники суеты, с блуждающими на лицах мечтательными улыбками, медленно втягивались в эфирную прохладу восточных лесов. Они укладывали свои рыхлые тела по брегам Длинного озёра, а к вечеру, откупорив портвейны, сливались в нарядное что-то, фестивальное, с гитарами и беззаботными историями своих давних, а значит – нереальных, мытарств. Приедут теперь друзья, братья и сёстры, а из сердца Озера кровавым ножом торчит – что? Может, новая котельная? Вроде, как-то в газете оповещали… Но теперь посмотри туда, на запад – там не хватает ли жара, чтобы согреть дома и дворцы? Плотное плетение подземных каналов, по которым гремящий кипяток разносит огонь жизни. Да и хватит ли сил соорудить такое сумасшествие за один миг? Ещё вчера глаза отдыхали, отслеживая полёт больных птиц, устремляющихся туда, к другим горизонтам. Небо было столь ярким, что представлялось вульгарным, – ах, наивное в вульгарности небо, незапятнанное! Что наделала с тобою эта ночь? Теперь вздымается дымящая труба, колоссальная турбина, в чьём жерле прессуются индустриально-чистые рубины. Квадрат грязного поля вокруг – всё на благо кристаллов. Тужится, тужится громада, жирная махина, рождая в год свои законные сто граммов корундового блеска. Отложило личинку, гипертрофированное чудовище. Но ведь это просто красный огонёк на горизонте. Возможно, оно ближе к городу, и не факт: если огонёк красен, то рубин – ясен. Этим утром проснётся долгожданное солнце, пасовавшее перед циклонами ушедшего лета, и, само того не желая, нарисует новую с востока тень. Заплачет солнышко – горе! Вставало я над вами, сиротами металлургическими, не ленилось, озаряя из своей колыбели ваши грустные улицы, дарило надежду. А теперь ощетинился ваш город со всех краёв… И завтра рабочие, проснувшиеся, чтобы встать к станкам, удивятся – что за? Выйдут из домов, и потянется траурная процессия зевак – молча, склонив головы. Впервые идут они туда не из праздности, а от недоверия судьбе – нелепо, нелепость, не могут так украсть у нас свет Авроры и слезу Эо, душу Леа и любовь Присциллы. Но этим утром гармоническое сопряжение Метущихся и их Космического Компьютера-Дзэн будет растоптано и поругано – возникла из небытия Труба трубная, всесилие механического, и никто не объяснит, какое в этом предназначение. Я видел: чисто было там, свято было место. Правда, пусто не бывает…

Но это, конечно, Эксперименты пентагона. Происки спецслужб. Секретная программа, особая подготовка, закрытые подземные корпорации. С изменением характера Холодной войны, после так называемой перестройки, а на самом деле – большой операции по отмыванию брежневских нефтедолларов, активизировались разработки НАСА. В начале девяностых были свёрнуты многие проекты – по крайней мере, об этом было заявлено Сенатом газетчикам. Естественно, никто ничего не сворачивал, а лишь увёл в подполье. Десятистепенные уровни защиты. Абсолютная герметичность и стерильность. Каждый служащий официально считается умершим или пропавшим без вести в пустынях Ирака. Миллиарды долларов через подставных лиц и покупку акций несуществующих компаний, вроде М. Годы и годы упорного труда. Наконец, в недрах лабораторий появляется проект Труба – сверхсекретное оружие массового слежения. Труба изменит мир. Она уже начала его менять. По расчетам самых высоколобых профессоров – даже гуманитариев – Колумбийского университета, Труба должна приземлиться в 00:00 по Московскому времени на Восточном поле близ Городка. Верный расчет! Близость к стратегическим запасам доменной эмали и превосходный вид на Длинное озеро – удивительной прозорливостью ума обладают профессора. Постойте! Есть в этом что-то игрушечное, в этом предположении. Потому что логика – внеземная.