Юлия Негина - Фантазии

Став членом волчьей семьи, человек должен занять какое-то место в их иерархии, что дедушке как ученому было невыгодно, поэтому он жил не с ними, а рядом, по соседству. Иногда он все же ночевал прямо в лесу, брал с собой котелок, спал, завернувшись в бурку. Тогда матерый и пометил его. На заре дедушка проснулся от журчания и ощущения теплой влажности. «Это хорошо. Это он обозначил, что свой», – объяснил дедушка, когда я расхохоталась и зафыркала.

После той метки дедушка начал ходить с волками всюду, и сначала они его даже будто бы не замечали, до обидного игнорировали, словно его и нет вовсе. Иногда он пробегал с волками по двадцать, тридцать километров в день, часто впустую. Я никогда раньше не думала, что охота так редко бывает удачной. Хорошо, если каждая четвертая.

Однажды, как обычно, когда стая собиралась на охоту, старик вскочил и начал подзывать других, матерый ушел метров на пятьдесят, прислушался, потом возвратился, посмотрел на дедушку, будто бы говоря: идем с нами. Волки терлись носами, долго смотрели друг на друга глаз в глаз, разрабатывали план действий. Со временем и дедушка влился в этот беззвучный разговор с ними, обмен сосредоточенными взглядами, после чего ты спонтанно делаешь то, что потом оказывается адекватным, словно волк внушает тебе мысль. Ты выходишь на тропу и действительно встречаешь там оленя, которому надо перекрыть дорогу. В общем-то и мы с дедушкой понимали друг друга практически без слов, когда жили в лесном домике, словно в нас проснулся какой-то древний инстинкт, которым владели предки, но безвозвратно утратили, создав цивилизацию. Способность к телепатии спит в нас, ее можно пробудить. Дедушке понадобилось около полугода, чтобы начать понимать, что сообщает каждый из этих пристальных взглядов желто-коричневых глаз, и убедиться, что слова, оказывается, не так уж необходимы, как всегда казалось.

Не признавая себя частью стаи, дедушка, по сути, был переярком. Это они гнали оленя в кусты или на скалу, откуда он, оказавшись в тупике, прыгал вниз, где его брали остальные. Молодые волки отрезают путь к отступлению, а нападает только матерый. Схватка та всегда душераздирающая. До того, как олень падает, волк может проехать верхом у него на спине несколько метров, вцепившись в шею, а прикончив, сдирает шкуру и зовет к трапезе своих переярков. Однажды он позвал и дедушку, повернул к нему свою окровавленную морду, виляя хвостом, словно приглашая. Это было настоящее признание. Убедившись, что правильно понял, дедушка подошел к туше и аккуратно отрезал ножом кусок мяса. Позже он поджарил его на огне, отойдя подальше к реке, чтобы не напугать волков дымом. Оно было жестким, как сапог, но дедушка праздновал удачу и ел с удовольствием.

«А они, оказывается, альтруисты, – дедушка тер глаза, то ли от едкого дыма сигареты, то ли скрывая слезу воспоминаний, – одиннадцать часов пустой беготни. Никогда еще не было такой бестолковой охоты. Я просто с ног валился. Жуть! А тут валун. Я прислонился, а за ним – медведь. Я чуть было не наступил на него. Медведь встал на дыбы – в два раза выше меня, или у страха глаза велики… Слушай, дальше я плохо помню, но видимо, я закричал, и на это среагировали волки. Они, не задумываясь, бросились на медведя, покусали ему пятки. Он в шоке убежал. Он мог одной лапой махнуть – и от меня бы ничего не осталось. Ты понимаешь, что это значит? Они же не связываются с медведем. Он намного сильнее. Я повредил тогда ногу и все лежал, а утром прибежал один из переярков и принес мне отрыжку. Встал поодаль, поскулил, я поскулил ему в ответ, он наклонился и отрыгнул кусок мяса в белесой пленке, покрутился и убежал. Фыркал от дыма костра. Ты понимаешь, что это значит?»

Я понимала: этот поступок показал, что дедушка много значил для волков. Но еще больше он значил для меня. Тяжко вспоминать дни, проведенные в городе после его похорон. Я была в полной растерянности, не представляла, что делать и как жить дальше. Невыразимо велика была моя потеря, бесконечно глубока была пропасть, что пролегала между привычной для меня жизнью в лесу и образом жизни, которую вели мои родные. По ночам я сворачивалась клубком и выла, прежде чем уснуть. Выла не как волк, а как человек, со слезами и соплями, кривя рот в уродливой гримасе, тоскуя по шелесту самокрутки в дедушкиных прокопченных пальцах и звуку осторожных шагов в четыре часа утра, когда он отправлялся проверять сети. Утром я просыпалась оттого, что задыхаюсь, мне не хватало кислорода.

Но теперь, когда я вырвалась из города и шла по лесу, зная, что уже приближаюсь к домику, впервые за столько дней у меня прекратило ныть в груди. Острая боль утраты, как дыра в сердце, начала затягиваться, стоило мне вернуться сюда. Я волновалась: каким встретит меня дом, впопыхах брошенный, простоявший пустым всю зиму. По мере приближения мое волнение усиливалось, сначала только в виде неясного предчувствия, потом недоброе предчувствие становилось все четче. Следы чужих сапогов, окурки и незнакомый запах и еще тысяча мелочей, промелькнув перед глазами, заставили сердце колотиться: здесь кто-то есть.

Входная дверь болталась на скрипучих петлях, безалаберно растранжиривая тепло натопленной печи. Испытывая смесь гнева и страха, я открыла дверь и тут же захлопнула ее: на меня оскалилась ощетинившаяся черная волчица с бельмом на левом глазу, зарычала, обнажив желтые клыки. Она лежала у ног мужчины, который что-то неряшливо ел за столом, и, почувствовав меня, мгновенно вскочила и атаковала дверь, на которую я навалилась с обратной стороны.

– Кто вы? – крикнула я.

Кроме свирепого рычания, по ту сторону доносилась какая-то нечленораздельная речь, окрик в адрес волчицы, шаги. Дверь дернулась, больно ударив мне плечо, и передо мной предстал смуглый молодой мужчина с черными, как смола, давно не мытыми волосами, спадающими острыми стрелами на лоб и плечи. Глаза были карие, почти черные, такие, что не различить зрачка, лицо гладкое, почти без щетины, это сразу бросилось в глаза, потому что я привыкла, что дедушка если не брился каждый день, очень быстро начинал походить на лешего, и его щеки всегда отливали сизым. А у этого парня кожа была как у ребенка. Как у очень чумазого ребенка. На нем была дедушкина телогрейка, ватные штаны и видавшие виды солдатские сапоги.

Он смотрел из-под волос пронзительным глазом цыгана, таким, каким они испокон веков одурманивали, наводили порчу, предсказывали судьбу.

– Вы кто? – еще раз спросила я по-грузински, потом повторила по-русски, кроме языка жестов, больше ничего не было у меня арсенале. Мой визави молчал, словно вычислял что-то. Не ответив, он вышел на улицу, осмотрелся, обошел дом, и, убедившись, что у меня нет сопровождающих, скривил хищную улыбку. В этот момент я сразу подумала о ружьях за фуфайками в шкафу, где у нас стоял оружейный сейф. Дедушка периодически доставал их и чистил, обучал меня держать оружие в порядке. «Это больше от людей, – говорил он, – припугнуть, если кто полезет».